Действительно, в конце X века, епископы и некоторые просвещенные церковники, обладающие некоторой политической мыслью, видели в господстве Оттоков не Германскую империю, а настоящее продолжение Римской христианской империи, основанной Константином. Совершенно неважно, что император был саксонцем. [228]Происхождение никогда не влияло на выбор императоров. Не задевая никого, хозяином римского мира мог стать испанец, иллириец, араб, даже в дни наивысшего расцвета Римской империи. Центр императорской власти мог и должен был перемещаться в зависимости от обстоятельств. Из Италии он в одно мгновение перекочевал в Галлию, затем в Византию. Когда христианство и Карл Великий романизировали Германию, было вполне разумно, чтобы центр империи перекочевал в эти земли, чтобы легче было бороться со славянскими и венгерскими язычниками. Но ошибка сторонников Римской империи заключалась вовсе не в том, что ее центр должен был находиться в Германии, а ее государь – быть по происхождению саксонцем, но в стремлении совместить воду и огонь. Римскую империю и феодализм, что было невозможным. Данное заблуждение объяснялось неспособностью средневековья, даже в описываемое время, понять исторический процесс и прежние институты. Адальберон, Герберт и их последователь Оттон III даже не подозревали, насколько серьезные изменения претерпели за три или четыре столетия институт собственности и взаимоотношения людей. Они полагали, что как только кто-то примет титул императора, империя станет такой, какой она была всегда. Нередко приходится наблюдать, как даже выдающиеся люди заблуждаются насчет своего собственного времени.

Также нужно отметить, что Церковь, подвергнувшаяся всестороннему давлению феодализма, связала свое будущее с империей, в которой она видела свою единственную надежду на спасение. Этот замысел удалось осуществить при Оттоне III, Генрихе II, [229]Конраде II. [230]Но гибельные последствия проявились незамедлительно. Перечисленные императоры, которым Церковь хотела подчинять всех вокруг, сами потребовали ее подчинения. С XI века Церковь, точнее папство, поняла, что она полностью находится в руках государя, и теперь ее спасение кроется в избавлении от императорской опеки. Тогда началась борьба за инвеституру, [231]которая в различных формах велась, не прекращаясь, во всех странах в течение всего средневековья вплоть до нашего времени. И в наши дни борьба между Церковью и государством является наследием принципов власти Римской империи.

Благодаря этим размышлениям, можно попытаться понять чувства Адальберона и выработать справедливую и непредвзятую точку зрения на его поведение, Теперь объяснимо, почему Адальберон, очарованный идеей христианской Римской империи, по которой Оттон III должен был стать новоявленным Константином, не считал себя строго связанным принесенной Лотарю клятвой. Также понятно, почему он с таким рвением добивался падения последних Каролингов. Династия Каролингов спасла папство от византийцев и лангобардов, осыпала Церковь своими милостями, сделала главенствующей силой своей политики; но когда Каролинги утратили свое могущество и стали сопротивляться империи, то стали ненужными и опасными для папства. Власть и могущество перешли к Оттонам и Робертинам. На основании принципа «блаженны властители» («beati possidentes») Церковь стала их союзницей, ибо никогда не любила слабость. Власть, изначально несколько порочная, всегда внушала Церкви тайную симпатию, если она надеялась перетянуть ее на свою сторону и заставить служить своим целям. Это объясняет, почему духовенство Галлии, по большей части, безразлично отнеслось к падению династии, основанной Пипином, и незамедлительно перешло на сторону более сильных Робертинов.

Адальберон осознавал угрозу его жизни и чести, которая исходила от Карла Лотарингского, и понимал, что нельзя полагаться на обещания и лесть герцога. На тот момент присоединить к империи королевство франков было затруднительно. [232]Единственное средство, которое могло бы спасти архиепископу жизнь и дать возможность осуществить свои планы, было возвести на трон одного из князей, который мог бы гарантировать свою преданность Церкви и при этом не обладал бы ни великим умом, ни благородным характером. Гуго Капет прекрасно соответствовал этим качествам. Адальберон рассчитывал манипулировать им и сделал его королем, Новая династия долго не забывала, что своей властью она обязана Церкви.

Однако на троне Гуго не оказался настолько послушным, как надеялся архиепископ. Он хотел обеспечить будущее своей династии, короновав спустя несколько месяцев после своей собственной коронации своего сына. Адальберон испытал сильное разочарование. Он не планировал основывать новую династию. В приходе Гуго к власти архиепископ видел подходящий, но временный выход из положения. Возможно, он собирался заново обыграть свою теорию выборов, чтобы устранить Роберта в пользу Оттона III. Его нежелание сделать Роберта королем-соправителем было очевидно. Однако архиепископу пришлось уступить. К тому же, Роберт был молод, его воспитателем был Герберт, наконец, он преуспевал в науках и теологии. Адальберон, видимо, надеялся, что сможет управлять им, как и его отцом. Возможно, то было великое заблуждение. Роберт не проявил особой любви к своему бывшему наставнику Герберту. [233]Со временем, Гуго стала пугать чрезмерная привязанность архиепископов Реймса к империи; король имел гораздо лучшее представление, чем Лотарь и Людовик V, о тайных планах и хитрости архиепископа, к которым он прибегнул. Слишком большая ловкость, с какой архиепископ помог Гуго взойти на престол, должна была обеспокоить нового короля. Поэтому думается, что доброе согласие Капета с Адальбероном продолжалось бы недолго.

Мы воздали должное незаурядным качествам Адальберона, попытались объяснить и частично оправдать его поведение. Но не будем увлекаться. Положение вассала Франции, которое занимал архиепископ, противоречило его тайным чувствам и вынуждало его к хитрости; его двуличность совершенно исключает сочувствие. Можно простить этому человеку тот вред, который он нанес Франции, принимая во внимание время, в которое он жил, можно также с участием отнестись к его жизни, но его невозможно ни любить, ни уважать.

После Гинкмара [234]реймское архиепископство стало важнейшим в Западной Франции не только с религиозной точки зрения, но, в особенности, с точки зрения политической. Отсюда понятны появившиеся интриги вокруг поисков преемника Адальберона. После похорон архиепископа Гуго Капет, покидая Реймс, потребовал от жителей принести ему клятву верности и обещание защищать город от нападений Карла А взамен он предоставил горожанам возможность самим выбрать себе «сеньора». Несмотря на столь важное обстоятельство, думается, что эта свобода выбора была обманчива, и последнее слово все равно всегда оставалось за королем. [235]Таким образом, по случаю назначения нового архиепископа Гуго сам создал двойной поток интриг и в Реймсе и в Париже. С самого начала казалось, что у Герберта Орильякского есть все шансы получить эту должность Он утверждал (что весьма вероятно), будто Адальберон с одобрения всего духовенства, епископов области Реймса и некоторых рыцарей перед смертью назначил его своим преемником. Но Герберт сам погубил себя, пытаясь играть в двойную игру. Перед тем как вступить на путь, который должен был навсегда оставить его во Франции, ему хотелось убедиться, нельзя ли достигнуть в империи равноценного положения. Одна знатная германская или лотарингская особа сделала ему более или менее ясные предложения по этому вопросу. Герберт же хотел гарантий, это становится понятно из его ответа данному лицу. В письме он уверял, что предпочел бы служить скорее Оттону III, чем Гуго Капету, а чтобы не показалось будто он уклоняется от власти императора, он не находится при короле Франции, предложения которого выгодны и очень соблазнительны; однако, Герберт обещал, что ничего не предпримет без совета своего корреспондента. Это заявление поставило его в безвыходное положение, и вскоре будет видно, что Герберт совсем не обрадовался такому повороту событий.