Гитлер продолжил свой монолог:

— В этой войне Норвегия была и продолжает оставаться основным звеном. Именно там будет решаться ее исход. Союзники еще не отказались от плана высадки своих войск в Норвегии… На Швецию положиться нельзя… Следует иметь в виду, что полярная ночь будет благоприятствовать попытке высадки союзников… На этот случай мне хотелось бы иметь «Тирпиц» в резерве… Крупные корабли будут отныне выходить в море только по моему приказу. Во всяком случае, решение будет зависеть от меня.

Гросс-адмирал продолжал молчать. У него и прежде возникали сомнения насчет гениальности фюрера, сомнения, которые он тут же отбрасывал. Теперь же ему было абсолютно ясно, что он сидел напротив человека, одержимого навязчивой идеей, человека, взглянувшего впервые в пропасть, охваченного страхом, в появлении которого не сознавался даже самому себе, и принимающего безумные решения. Что можно ему ответить?

Было бесполезно приводить какие-либо аргументы, даже базирующиеся на опыте и фактах. Пока Гитлер не принял окончательного решения в отношении «Тирпица» и других крупных кораблей, можно было выжидать. Но вот он отдал не укладывающееся в голове распоряжение: «Крупные корабли будут отныне выходить в море только по моему приказу». Это же просто безумие!

Несмотря на быстроту передачи информации, как Гитлер в Берхтесгадене или в Восточной Пруссии узнает о том, что, например, флот метрополии англичан вышел в море или что один из британских линейных кораблей подошел к норвежскому побережью слишком близко, чтобы отдать приказ о выходе в море «Тирпица»?

Гросс-адмирал Рёдер откланялся. Горькие мысли овладевали им, когда он спускался к Берхтесгадену. С одной стороны, военно-морской флот должен был одерживать победы, с другой же, не имел права идти на риск. И он решил проигнорировать указание Гитлера о том, что крупные корабли должны выходить в море только по его личному распоряжению. Он отдаст лишь приказ, чтобы ни один корабль не отваживался вступать в сражение с равным по силе, а тем более превосходящим противником. Если же сложится такая обстановка, корабли должны будут отходить, избегая столкновения, и возвращаться на базу. «Тирпиц», как и прежде, должен связывать флот противника одним только своим присутствием в северном регионе. Втайне же гросс-адмирал надеялся на достижение успеха в ближайшем будущем, что привело бы к изменению ситуации.

1 января 1943 года.

— Кейтель!

— Да, мой фюрер.

Генерал-фельдмаршал встал навытяжку. Он видел, что фюрером вот-вот овладеет приступ ярости. Ему было ясно, что в подобных случаях надо было гнуть спину и время от времени вставлять словечки «Так точно!» или «Слушаюсь!».

Утром, когда он поздравлял Гитлера с Новым годом, тот был в прекрасном настроении. За последние два дня он получил бесчисленное количество телеграмм, лежавших ворохами на большом столе, за которым обычно проводились совещания, рядом с букетами цветов, умело расставленных Евой Браун.[49]

Гитлер молча расхаживал по кабинету взад и вперед, заложив руки за спину. Вдруг он разразился гневной тирадой:

— Из передачи британского радио я узнал о вчерашнем морском сражении! Мои крупные корабли вышли в море, но опять потерпели поражение! Би-би-си трубит об этом на весь мир. Если бы англичане не проболтались бы об этом, я ничего не знал бы о выходе кораблей в море, а я бы этого, конечно, не разрешил. Англичане сообщают, что вывели из строя «Хиппер» и потопили эсминец, имея в своем распоряжении всего два легких крейсера. Я же об этом ничего не знаю, абсолютно ничего. Об этом поражении мне не доложили, умолчав о случившемся, как умалчивают обо всем, что идет не так, как должно бы. Притащите сюда Рёдера. Я хочу видеть гросс-адмирала. Я скажу ему все, что думаю о его «Тирпице», его «Шарнхорсте» и обо всем этом железном хламе.

Примерно через час Гитлер успокоился и, казалось, забыл о военно-морском флоте. Он встречал близких друзей, но тем не менее какая-то тень омрачала в Бергхофе новогодний прием. Все задавались вопросом, что могло произойти в Ледовитом океане? Подробности стали известны только на следующий день.

31 декабря тяжелые крейсера «Хиппер» (флагманский корабль вице-адмирала Кумметца) и «Лютцов» с эскортом из шести эсминцев вышли в море на перехват союзного конвоя ЙВ-51, шедшего в Мурманск. Охранение конвоя было слабым, и он, по сути дела, был обречен. Капитан первого ранга Шербрук, проявив большое мужество, поставил свой «Онслоу» между «Хиппером» и судами конвоя, открыл с расстояния в 8000 метров огонь и вызвал на помощь эсминцы сопровождения. Корабли «Обедиент» и «Обдюрат» открыли огонь по немецким эсминцам. В 10 часов 6 минут утра снаряд попал «Хипперу» в машинное отделение, из-за чего его скорость упала до 17–18 узлов. Но и «Онслоу» получил тяжелые повреждения. В 10 часов 20 минут у него была сорвана дымовая труба, зависшая над бортом корабля. Радарная установка была разбита, в корпусе зияли пробоины, носовые орудия уничтожены… Шербрук, потерявший глаз, продолжал с залитым кровью лицом оставаться на капитанском мостике и отдавал приказы.

Находившийся неподалеку от «Онслоу» «Ахатес» также сильно пострадал от огня «Хиппера», командир его был убит. Положение англичан стало безнадежным. «Хиппер», несмотря на повреждения, оставался грозным противником, «Лютцов» и эсминцы подошли к конвою на дистанцию открытия огня. Несколькими орудийными залпами и пуском торпед были сразу же потоплены четырнадцать торговых судов.

В 11 часов 33 минуты вице-адмирал Кумметц увидел на горизонте дымы, которые принял за подходивший к месту боя флот метрополии, а два корабля, сразу же открывшие огонь, за его передовой отряд. В соответствии с полученным распоряжением не ввязываться в сражение с превосходящими силами противника он прекратил бой и повернул назад.

Из сообщения Би-би-си, прославлявшего героизм командиров «Онслоу» и «Ахатеса», следовало, что так называемый флот метрополии состоял всего из двух крейсеров — «Шеффилда» и «Ямайки», шедших под командованием адмирала Бернетта.

Офицеры и матросы «Тирпица» ощутили всю тяжесть войны. По возвращении в Фаэттен-фьорд он сменил место стоянки и встал на якорь в Лоо-фьорде, где вражеской авиации было труднее обнаружить его. Увольнения на берег происходили теперь реже, так как Тронхейм был уже далеко. Но они и без того устали от этого города, в котором знали чуть ли не каждый закоулок. С родины приходили письма с подробными рассказами о бомбардировках городов с пожарами, вызывавшимися фосфорными бомбами, и большим числом погибших. Гамбуржцы обменивались новостями: большие разрушения в Альтоне и Вандбеке…

Известия с Восточного фронта нисколько не радовали. В Сталинграде были окружены десятки дивизий, и по всей Германии начались разговоры, что «Сталинград стал кладбищем немецкой молодежи».

Предстоявшие новогодние праздники — выпал снег, и можно было опять становиться на лыжи — немного отвлекли команду от трагических событий.

На палубе «Тирпица». была установлена рождественская елка, выглядевшая под снегом сказочно. 31 декабря офицеры поснимали форменную одежду и облачились в черные блузы, надев на головы бумажные шапочки. В таком виде они появились в кают-компании, превращенной в зал «судебного заседания». Один из унтер-офицеров привел «подсудимых», которым предъявлялись самые различные обвинения. Наряду с судейской коллегией был представлен и защитник. Приговоры были строгими: проскакать на одной ноге по верхней палубе, выпить два литра пива за десять минут и выставить судьям по кружке пива.

На судопроизводстве присутствовал «лично фюрер». Капитан второго ранга Роберт Вебер приклеил себе усы и начесал на лоб челку. На рукаве у него была повязка со свастикой. Хотя среди офицеров присутствовал убежденный национал-социалист, старший врач запаса Хаман, он промолчал, и об оскорблении «его величества» никто не сказал ни слова.