— Так это же ведь Альтеа, — сказал Филип.

— Да, она выехала навстречу своему жениху, — ответил Плейс.

Поезд остановился с таким расчетом, что железнодорожная платформа оказалась прямо под краном. Брезент с лодки был снят и на корпус осторожно наложены крючья. Когда цепи натянулись, все инстинктивно отпрянули назад.

Портовая территория выглядела как обычно: рельсы, штабеля кирпичей, кучи металлолома. Альтеа вскарабкалась на ближайший откос, откуда ей лучше было видно, как лодка медленно поднялась и закачалась в воздухе подобно гондоле. Тут ее взгляд упал на название, написанное белой краской на корпусе лодки. И она невольно вскрикнула, затем попыталась прочитать написанное: «Пдин…», но это ей не удалось.

— Что за несуразное слово! — воскликнула она.

Замечания ее, однако, никто не слышал.

Плейс помахал ей рукой. Она спустилась с откоса, а когда подошла к нему, он вручил ей бутылку шампанского.

— Разбей ее о нос лодки и произнеси ее название. Это же очень просто: «Пдин-их-тис» — в три слога!

Лодка с чрезвычайной осторожностью была опущена на воду. Наступил торжественный момент. Годфри дал девушке знак. Она была несколько смущена названием лодки, да и довольно большим расстоянием до нее.

— Крещу «П…». Ой, да я забыла ее название, — выкрикнула Альтеа и бросила по направлению лодки бутылку, которая, к счастью, разбилась о ее форштевень.

Из люка показалась голова, принадлежавшая «Вилли», оставшемуся внутри.

— Что это такое происходит?

— «Пдинихтис» получил крещение! — воскликнул Годфри Плейс.

— Желаю счастья «Пдиних…», — добавила Альтеа, с трудом удерживаясь, чтобы не рассмеяться в столь торжественный момент.

Вскоре после крещения «Пдинихтис» своим ходом пошел в Порт-Банатин.

У командования появилась дополнительная забота. Дэвид Ингрем и Вилли Бенкс были обеспокоены близким расположением пляжей Ротесея к стоянке подводных лодок-малюток. В Порт-Банатин в субботу и воскресенье приезжало много отдыхающих, каждый из которых мог свободно наблюдать за их тренировками в море. А ведь среди большого потока посетителей могли быть и немецкие агенты.

Постоянные жители Ротесея и Порт-Банатина секрета никому не выбалтывали. Позднее, когда в газетах появились сообщения о нападении лодок-малюток на «Тирпиц», один из местных парней написал на газетной заметке красным карандашом: «Сердечные поздравления!» — и положил газету у двери «Уорбеля».

Командиру корабля Топпу хотелось получше организовать досуг своих офицеров и матросов и хоть немного развеять их после повседневных забот и хлопот. Ему было ясно, что держать взаперти на корабле молодых людей не следовало. Довольно редкие театральные постановки и концерты, проводившиеся разъездными ансамблями в рамках культурного обслуживания частей и подразделений, демонстрация кинофильмов и чтение докладов и лекций не могли уберечь их от так называемой «железной болезни». Людям нужен был отдых на лоне природы, на берегу. Топп считал, что самым подходящим местом для этого может стать остров Салтёй, расположенный у самого входа в Фаэттен-фьорд, с его сосновыми лесами и полого спускающимися к морю склонами гор — настоящая маленькая Швейцария. До войны норвежцы построили там санаторий. Остров находился всего в трех километрах от места стоянки «Тирпица», и попасть туда на моторных лодках и шлюпках было очень просто. Команда корабля довольно быстро организовала там для себя чудесное место отдыха. Люди располагались в красивых, выкрашенных в веселые цвета домиках. Один из коттеджей, предназначенных для офицерского состава, получил название «дом отдыха Персига» — в честь командира боевой части по установке маскировочных дымов, который руководил его строительством и оборудованием. Топп назвал некоторые домики и уголки острова в честь ряда офицеров: «дом Ровениха», «гостиница Крилля», «луг верных товарищей», «гора Дювеля», «лагерь Хинденберга».

На одном из склонов горы на опушке леса были установлены палатки, а перед домом четырех вахт, которые менялись каждые две недели, была устроена лужайка, засаженная специальными газонными травами.

Вместе с Дювелем и офицерами руководства Топп торжественно открыл лагерь отдыха «Тирпиц». Корабельный оркестр впервые играл в тот день на суше. На борту «Тирпица» и у островного причала была вывешена «памятка», в которой предусматривалось буквально все. Разрешалось приглашение офицеров и солдат вермахта, а также гражданских лиц немецкой национальности. Запрещалось рвать цветы и ломать ветки деревьев, охотиться и собирать яйца чаек, раскладывать костры и привозить с собой животных, вести с норвежцами торговлю и вообще допускать их на остров.

Продажа табака и алкоголя была регламентирована. Курение допускалось только в домиках. В случае объявления тревоги все должны были немедленно вернуться на корабль. Для этих целей наготове всегда стояли две моторные лодки. Если остров подвергнется бомбежке, все должны были воспользоваться укрытиями.

22 марта был день вермахта. Как и в прошлом году, шел сбор средств на так называемую зимнюю помощь. К концу его проведения один из активистов, вручая командиру собранные деньги, с гордостью доложил:

— Господин капитан, имеем честь передать вам от имени всей команды 81 000 марок на оказание зимней помощи. В прошлом году нам удалось собрать только 35 000 марок.

Когда Топп протянул руку, чтобы принять деньги, матрос добавил:

— Но мы выставляем условие. Вы должны отрастить бороду! — Топп от неожиданности вздрогнул. Затем пробурчал:

— Не возражаю.

После этого деньги он взял.

Когда месяцем позже командующий флотом адмирал Шнивинд[29] прибыл на борт «Тирпица», он не узнал капитана первого ранга Топпа, так как у того была роскошная борода. Топп, однако, бороду свою носил недолго, поскольку считал, что на борту корабля вполне достаточно и одной бороды — у гросс-адмирала Тирпица.

Примерно в это же время некоторые офицеры потихоньку открыли ночью дверь в каюту пастора Мюллера. Пастор спал столь крепко, что ничего не услышал. Когда же он проснулся, то увидел, что пропало несколько бутылок пива, а дверь-то была заперта! История окончилась громким смехом в кают-компании.

Подобные шутки не снижали серьезности восприятия войны, и боевая подготовка продолжала идти интенсивно, как и всегда. Часто, даже очень часто, объявлялась тревога. Экипаж получил распоряжение докладывать о любом подозрительном случае. Поэтому тревога иногда объявлялась из-за какой-нибудь оптической погрешности. Над такими «сверхбдительными» подшучивали, и они клялись, что впредь не пошевелят и пальцем, если даже у сетевых заграждений всплывет вражеская подводная лодка!

По вечерам свободные от вахты моряки слушали военные сводки или же просматривали недельное обозрение с театров военных действий. Одна победная реляция следовала за другой. В марте немецкими подводными лодками был потоплен 81 корабль союзников общим водоизмещением 460 000 тонн. Если дело будет продолжаться и далее в таком же темпе, вещал комментатор, то у союзников не останется более кораблей, и изголодавшаяся Англия запросит мира. Японцами были взяты Батавия и Рангун, после чего они высадились в Новой Гвинее. В Ливии Роммель вновь овладел Бенгази. О Восточном фронте сообщалось не часто, но, по всей видимости, и там дела шли неплохо.

В ночь с 27 на 28 марта британские спецподразделения попытались высадиться в районе Сен-Назера, но были отбиты с большими для них потерями.

В военной сводке от 28 марта говорилось, что англичане пытались высадиться на территории Франции, что могло рассматриваться как первая проба перед последующим крупномасштабным вторжением. Командир же «Тирпица» и некоторые офицеры, которые еще не потеряли надежды, что их корабль будет задействован в Атлантике, думали при этом о большом доке в Сен-Назере, который строился французами для своей «Нормандии» и который был бы так нужен «Тирпицу».