— Ты зря на меня кричишь, Лара, я ничего тебе такого и не собирался говорить…

— Так я тебе и поверила! Небось ты сразу решил, что я все это устроила заранее и нарочно повезла вас к озеру, чтобы потом самой сбежать…

— Все не совсем так…

— Совсем не так! — рассвирепела я. — Извини, мне некогда.

— Лар, ты только скажи, кто это Германа так разделал? Он сейчас лежит под капельницей в реанимации, и врачи не разрешают его допрашивать.

— Хорошо, хоть в одно место тебе нет доступа!.. Не знаю, кто его, как ты говоришь, разделал. Могу только предполагать. Наверное, те ребята, у которых он пытался украсть три миллиона долларов.

— Ты это брось, — со смешком сказал Федор, — ни у кого в Ивлеве не могло быть такой наличности.

— Даже в кассе группы «Антитеррор»?

— О Боже! — простонал он.

— Впрочем, могу дать тебе наколку. Нас преследовал бежевый «форд–скорпио», — сказала я. — Больше у тебя нет ко мне вопросов?

— Есть. — Он покашлял и твердо сказал: — Я тебе делал предложение, но ты мне так ничего и не сказала.

— Как, разве этот вопрос все еще стоит на повестке дня?

— И даже актуален как никогда.

— Ты целеустремленный человек, да?

— Еще какой!

— Ты звонишь с работы или из дома?

— Из дома.

— Тогда клади трубку. Ты и так уже рублей на сто наговорил.

— Не понял, ты согласна или нет?

— Я думаю.

— Понимаешь, Ларчик, у меня такое чувство, что я будто попал в паутину и барахтаюсь в ней, не в силах освободиться.

— Хочешь сказать, я эту паутину сплела?

Я даже слегка обиделась.

— Нет, не ты. Никто конкретный. Обстоятельства так сложились, что я ими не могу больше управлять.

— У тебя никогда так прежде не было?

— Вот именно. Было всего один раз, и я со всеми заморочками справился, но больше не хочу этого повторять. Я уже много лет живу просто и ясно и во всем, что не касается работы и ее редких сюрпризов, вполне способен свою жизнь прогнозировать. Но с тех пор, как мы с тобой встретились, у меня все пошло наперекосяк.

Я слушала его и чувствовала, как холод из желудка опустился до кончиков пальцев на ногах.

— Кажется, я уже подумала, — сказала я, некорректно оборвав его яркую речь. — Мы с тобой слишком разные, чтобы связать свою жизнь. Потому давай скажем друг другу «спасибо» за некоторые приятные мгновения и расстанемся с тихой грустью…

— Я не понял, — заикнулся было он, но я не дала ему продолжить:

— Передавай мой привет Валерии. Она мне очень понравилась. Скажи, если она не захочет поступать в институт в Петербурге, пусть приезжает ко мне, я с удовольствием ей помогу, и с жильем не будет проблем. Прощай.

Я положила трубку, не ожидая, что Федор мне ответит.

Только теперь я поняла: ему вовсе не нужна была современная, самостоятельная жена. И он был уверен, что я соглашусь на его предложение и брошу все, чем жила до сих пор, чтобы жить вместе с ним так же, как с рождения жила Валерия, беспрекословно ему подчиняясь.

Кому и что Федор хотел доказать, я не знала, но он не собирался уезжать из Ивлева вовсе не потому, что ему там ужасно нравилось, а потому, что был упрям и зол на весь свет, как бы он ни пытался меня в том разубедить.

— Ларуся, ты чем–то расстроена? — спросила мама, погладив меня по голове, как маленькую.

— Нет, это пустяки, — улыбнулась я. — Тебе понравилось платье?

— Очень.

— А папе джинсы?

— Думаю, понравились, но он стесняется в этом признаваться.

— А ты скажи, что они ему очень идут и что молодят его…

Я почувствовала некоторое сопротивление со стороны мамы.

— Ты не хочешь, чтобы он выглядел моложавым? — удивилась я.

Мама вздохнула:

— Ох, доченька! Седина в бороду — бес в ребро, люди недаром говорят.

— И ты боишься, что какая–нибудь молоденькая его от тебя уведет?

Мама отвела глаза:

— Ты этого не поймешь.

— Послушай, мама, можно, я впервые в жизни дам тебе совет?

Я всегда хотела с мамой на эту тему поговорить, но из деликатности предпочитала молчать. А после разговора с Федором вдруг решила, это он пусть живет как хочет. Мои же родители слишком мне дороги, чтобы я подобные мысли держала при себе.

— Говори, — удивилась мама; может, она и не хотела продолжать наш разговор, но любопытство взяло верх.

— Только ты меня не перебивай, ладно?

— Хорошо–хорошо, я выслушаю тебя.

— Мама, принято считать, что женщины больше всех боятся старости.

— А на самом деле не так? — Она снисходительно улыбнулась: мол, что ты–то об этом можешь знать!

— Не так. На самом деле старости больше всех боятся мужчины.

— Ой, не смеши меня. — Мама до этого сидела на тахте в моей комнате, а теперь поднялась, намереваясь уйти.

— Мама, ну ты же обещала…

Она все еще стояла передо мной, словно ждала, когда я скажу и вовсе сущую ерунду, после чего она с чистой совестью уйдет к себе.

— Как ты думаешь, почему мужчины частенько уходят от стареющих жен к совсем молодым девчонкам?

— Что ж тут непонятного — кобели. Тянет их на свеженькое. Старая–то жена надоела…

— Это общепринятое заблуждение!

— Интересно. Все, выходит, ошибаются, а одна Лариса Киреева истину знает.

— Может, и не одна. Только те женщины, которые знают, не спешат этой истине следовать.

— В чем же она заключается?

Мама наконец присела рядом со мной и обратила на меня недоверчивый взгляд.

— Да, мужчины боятся старости. Потому что стареющая женщина, как старости ни боится, все же имеет куда больше средств для борьбы с ней. Особенно сейчас. Она и живот подтянет. И морщины уберет, и грудь сделает как у девушки, а у мужчины?

— Он может спортом заняться, бег, плавание, то да сё… — неуверенно предположила мама.

— Вот именно, то да сё! — фыркнула я. — Потому что у мужчин ослабевает и дает сбой тот инструмент, который прежде не подводил. Что он делает?

— Понятное дело, к молоденькой бежит. Думает, благодаря подъему духа, который она в нем вызывает, поднимется вообще все.

Сказала и смутилась. Недаром. Я заметила в последнее время моя всегда спокойная мама несколько раздражена.

— А что должна делать умная жена?

— Лара, ты меня пугаешь. Тебе всего двадцать пять лет, откуда такие мудрствования.

— Мне уже двадцать пять, а думаю я так по привычке искать выход из трудных положений. Сначала, я считаю, нужно как следует приглядеться к обстановке. Что делают большинство женщин в такой ситуации?

— Смиряются.

— Делают вид, что смирились. На самом деле они начинают убеждать своего мужа в том, что он старый. Дед. Они так и называют его теперь: дед! Это смешно слышать от женщины, которая и сама не молода.

— Я тебя не понимаю, — чуть ли не простонала мама. А вот я понимала, что залезла в такие дебри, из которых не выберешься ни за пять минут, ни за десять.

— А ты не должна говорить папе, что он старый. И дедом его не должна называть. И в ласке не отказывать. Наоборот, все время его поддерживать, покупать ему красивую одежду, обращать внимание на то, как он хорошо выглядит. Конечно, не забывая о своей внешности…

— А почему ты вдруг стала рассуждать о мужчинах в возрасте? Вроде тебе еще рано. Уж не влюбилась ты в какого–нибудь старика?

— Мама, и какой возраст подразумеваешь ты под этим словом — старик?

— Намного старше тебя! — отрезала мама и ушла, ничуть не проникнувшись моей теорией.

Я легла на тахту поверх покрывала и задумалась. Что я натворила? Отказалась от красивого мужчины. Лера… Она сказала, что будет меня ждать… Михайловский. Он и так не был в себе уверен, а тут еще я добавила… Что же делать: позвонить и извиниться? А если он мне просто нагрубит и повесит трубку…

Ольга в таких вот случаях обычно говорила: «Основной показатель — твои ощущения и настроения. Прежде всего задай себе вопрос: я хочу этого? Если нет, то о чем и говорить».

Я постаралась представить себе Федора, его властное холодное лицо. Каждый раз, чтобы вызвать на нем улыбку, добиться не таяния, а хотя бы подтаивания этой ледяной глыбы, мне придется прилагать титанические усилия…