— Сейчас–сейчас, — я открыла дверцу, — мой пассажир… утащил ключ… вон он бежит, извините.

— Ключи надо при себе держать, а не пассажирам их отдавать, — назидательно проговорил мне водитель «форда».

Герман вернулся и опять сел на заднее сиденье, протянув мне ключи. Причем на бежевую иномарку он даже не взглянул.

— Вы погони больше не опасаетесь? — на всякий случай поинтересовалась я, выруливая с территории бензоколонки.

— Ну, положим, тот мой знакомый в своем деле спец и в Ивлевском районе он — величина, но здесь… Вряд ли он станет ловить меня на просторах родины, где все его влияние сводится к нулю…

На его месте я не была бы так уверена в этом. И потом… Стал бы этот его знакомый просто ехать за нами следом. Если он в Ивлевском районе величина, не стал бы выпускать Германа их этих мест, а остановил бы машину на шоссе и расставил точки над i.

То есть если кто и ехал за нами, то скорее всего тот, который и сам не хотел разборок в своих краях, а тоже предпочитал уехать подальше и там, где его никто не знает, все свои дела и решить…

Еще часа полтора мы ехали молча. Я слушала музыку. Герман, наверное, думал о своем будущем миллионера, а потом сказал мне:

— Еще немного, и станет совсем темно. Через несколько километров у нас на пути будет неплохой мотель. Предлагаю в нем остановиться и спокойно переночевать. Терпеть не могу ездить по ночам.

— Мотель так мотель. На самом деле мне вовсе не хотелось где бы то ни было останавливаться. А если бежевая иномарка и в самом деле погоня? Может, прежде они не были уверены в том, что Герман едет со мной? Даром, что ли, он прятался.

Моя фантазия разыгралась. Теперь наши преследователи на бензозаправке убедились в том, что Герман едет в моей машине, и больше с нападением тянуть не будут. Мой инстинкт самосохранения прямо–таки взвыл от страха. Останавливаться в мотеле глупо и опасно, именно там беглеца взять легче всего.

— Перестраивайся в левый ряд, — скомандовал мне мой пассажир, как будто на шоссе было страсть какое оживленное движение, но я покорно взяла влево. — Сейчас будет поворот к мотелю.

Я не стала выказывать неповиновения, потому что задумала кое–что и теперь всеми средствами старалась усыпить бдительность моего похитителя. Вовсе не такого крутого, каким он старался казаться. Сказала, будто меня интересовало только это:

— Надеюсь, мы остановимся в разных номерах?

Он рассмеялся:

— И не надейся, моя дорогая. Чтобы я выпустил тебя из–под своего присмотра! Наоборот, дежурному администратору я расскажу романтическую историю, как возил тебя, свою невесту, знакомить с родителями. И что мы уже подали документы в загс, а через неделю у нас регистрация…

Не знаю, как внутри, снаружи этот мотель показался мне весьма непрезентабельным.

— Здесь, наверное, и автостоянки нет, — сказала я не для того, чтобы его позлить, а чтобы еще больше рассеять внимание. — Дыра та еще.

— Должна быть! — Он вылез из машины, таща за собой свою тяжеленную сумку. — Там мужик стоит у входа, сейчас я узнаю. Подъезжай ближе.

А вот тут он и ошибся! Расслабился. Думал, что если держит в руках сумку с долларами, то держит и меня. Как только он отошел метров на десять, я дала полный газ и с места рванула машину так, что бедная Симка подпрыгнула, хотя конструкторы вряд ли вкладывали в нее способность к прыжкам.

Боковым зрением я увидела перекошенное от злости лицо Германа, разинутый в крике рот, но больше ничего рассматривать не стала, потому что помчалась прочь от этого места, уповая на то, что у него под рукой не окажется попутной машины, или такси, или любого другого транспортного средства.

Терпеть не могу сумеречное время суток, когда все предметы теряют четкие очертания и даже природные цвета. Порой в раздражении я даже начинаю доказывать самой себе, что поговорка «Ночью все кошки серы» вовсе не о ночи. Ночью у них только глаза светятся одинаково. В сумерках все кошки серы — вот как надо говорить.

На самом деле все, что я сейчас мысленно выдавала, было продуктом моего взбудораженного мозга. Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел!

Мне не верилось. Хотя я могла просто смотреть в зеркало заднего вида, мне хотелось обернуться и долго смотреть назад: не кинулся ли кто за мной в погоню?

Неужели я смогла просто так взять и уехать. Получилось, я бросила Вируса в каком–то заштатном мотеле. Но с другой стороны, а кто он мне — друг, брат? Может, это из–за него я лишилась мужчины своей жизни.

Надо же, как меня мотает — от пьянящего воздуха свободы до некоторой виноватости: вот взяла и оставила мальчишку одного, с тремя миллионами баксов в обычной дорожной сумке. Олька мне не поверит! А родителям я даже не стану рассказывать, а то еще решат, что их великовозрастную доченьку нельзя никуда отпускать одну.

За окнами моей Симки наступила ночь, смутное время кончилось, и, как ни странно, окружающий меня пейзаж стал четче и строже. По крайней мере в свете фар машины.

Ничто не мешало мне вести машину и думать думу. «Узелок завяжется, узелок развяжется», — сообщило «Радио–ретро». Насчет развязаться — это пожалуйста, вон некоторые концы моей странной истории так и болтаются по ветру и завязать их нечем.

Кто убил тетку, я не узнала. То есть Федор мне не сказал его фамилию. Да надо ли мне это знать?

И что делать мне с моим магазином? Еще одно наследство!

И что делать мне с предполагаемым браком? Выходить за Михайловского или нет?

Может, зря я продала Далматову теткин дом? Правда, теперь он все равно покойник. Александр Бойко отомстил за смерть своей возлюбленной, пусть даже Жора–Бык, как считает Михайловский, вовсе не давал приказ о ее убийстве.

По большому счету дом вообще теперь ничей. Вернее, по документам мой, но я больше не собиралась предъявлять на него права.

На магазин я тоже не собираюсь их предъявлять.

«Однако документы на него взяла с собой!» — напомнил внутренний голос. Я даже и в мыслях ходила вокруг да около, боясь что–то окончательно решить для себя.

Мне отчего–то вспомнилась Лера, которую по телефону отчитывал Михайловский. Что же, и мне вот так оправдываться: «Федя, ну, Федя, я не виновата, он сам меня утащил». А Федя наверняка начнет доказывать, что я могла бы крикнуть, могла бы позвать на помощь, могла бы позвонить, могла бы вообще не ходить одна за какими–то там цветами…

Хорошо хоть, Симка продолжала спокойно ехать вперед, глотая километры дороги и с каждой минутой приближая меня к дому…

Или оставить все как есть? Положиться на судьбу? Ведь это так удобно, во всем ссылаться на нее. Мол, для чего–то же она это сделала, послала к озеру Германа–Вируса… Я взглянула на часы: девять вечера. Если и дальше моя езда пойдет так же гладко, в полночь я буду дома.

Все складывалось хорошо. Прямо–таки прекрасно. Откуда тогда у меня это ощущение тревоги? И даже вины. Словно я предала кого–то. Или просто совершила недостойный поступок.

Теперь, чем ближе я подъезжала к родным краям, тем жарче становилось мне в шерстяном свитере и джинсах. Я ехала в лето, господа!

Остановив машину на обочине, я быстренько переоделась в льняные бриджи и футболку. Посидела немного и медленно тронулась с места.

Я ехала домой, я думала о вас… Прощай, Федя! Прощай, мой синеглазый майор! Прощай, несостоявшаяся падчерица Валерия! Немного позже я напишу вам, расскажу все, что случилось, и… пришлю генеральную доверенность на имя Федора: пусть распорядится домом на улице Парижской коммуны как хочет. На законном основании. Может, там поселится какой–нибудь милиционер, у которого проблемы с жильем.

А я вернусь к Коле Дольскому.

Подумала так и поняла: нет, не вернусь! Он будет недоумевать: что случилось? Ведь не прошло и недели, а я вдруг стала совсем другим человеком. Ну может, и не совсем, а только не хочу я больше жить с мужчиной просто так, без любви. Дружба и секс — звучит как–то по–дурацки.