— Александр Игнатович вас зовет, — сказала я отцу Афиногену, отдала ему халат и пошла к выходу.

Я хотела было пойти пешком, но задняя дверца стоящего у входа «форда» распахнулась, и мне пришлось волей–неволей сесть в машину. Рядом — я его сразу узнала — с Сергеем Шуваловым. Машина тронулась с места, и он протянул мне папку с документами:

— Здесь все по вашему магазину.

— Не нужно мне никакого магазина! — попыталась я откреститься.

— Это несерьезно, — сказал он. — Вы как капризная девочка. Полистайте, посмотрите. Александр Игнатович ничего не делал просто так. И был уверен, что магазин вам пригодится. Когда наружка доложила ему, что Михайловский остался у вас ночевать, он сказал: «Не знаю, как насчет дома в Костромино, а в Ивлеве, похоже, Лариса Сергеевна осядет…»

— Да как вы смеете! — возмутилась я. — Вмешиваетесь в мою личную жизнь, следите! Наружка! У вас что, шпиономания? Я свободный человек, никому ничего не должна и никому ни разу в жизни не перешла дорогу…

— Это вы так думаете, — спокойно отозвался он, словно только что я не произнесла речь по поводу нарушения прав человека.

— Вы считаете, что я заблуждаюсь?

— В нашей стране нельзя быть абсолютно свободным, — как–то грустно сказал он и добавил: — Могу уточнить: вчера, во второй половине дня, наблюдение сняли.

— И на том спасибо.

— Не за что… Вообще–то Александр Игнатович нас ругал: не наблюдение, а охрана! «Вы не должны допустить, чтобы и с Ларисой что–то случилось!..» Но видно, такие мы вот тупые солдафоны. «Наружка» говорим. У меня помощник — бывший мент, вот мы все и нахватались…

Он посмотрел на мое неприступное лицо и отчего–то вздохнул.

— Молодость безапелляционна. Вы уже все про себя решили, все о нас, бедных, знаете, не так ли?

Я на мгновение заколебалась. Ну, знаю. И не только я. Вон Федор небось не отстанет от них, пусть хоть Бойко и умрет.

Шувалов не стал больше выяснять со мной отношения, а протянул мне визитку:

— Мои телефоны. По всем вопросам, связанным с поставкой товара, можете обращаться ко мне. Я должен буду провести с вами несколько консультаций. Это указание Александра Игнатовича. Конечно, бесплатно.

— В воскресенье я возвращаюсь домой, — сказала я.

— Насовсем? — По его лицу скользнула словно гримаса: мол, говори–говори, а вернешься обратно как миленькая. — Неужели трехдюймовые глазки Федора Михайловича не зажгли огонь в вашем сердце? Напрасно, Лариса Сергеевна, вы бросаетесь таким мужчиной. Поверьте мне, как человеку, который прошел Россию от Читы до Бреста и всякого повидал, Михайловский — незаурядный человек.

— «От Москвы до Бреста нет такого места, где бы ни скитались мы в пыли!» — речитативом пропела я.

— Похоже, — кивнул он, — но я не нарочно. Так получилось.

Дух недоброжелательства в салоне машины сгустился до осязаемого, причем на первый взгляд причин для неприязни вовсе не было.

— А ведь вы меня не любите, — неожиданно для самой себя сказала я. — Вы невзлюбили меня с первого взгляда. Только не пойму, за что?

— Я вас невзлюбил? — изумился Шувалов. — Но с чего вы это взяли?

— Вы всегда так разговариваете со мной, будто я — какая–то недостойная женщина. Словно даже с брезгливостью. Можно было бы подумать, что это из–за связи с Михайловским, но мы с вами увиделись еще до того… До того, как Михайловский у меня остался!

Чем дольше я говорила, тем больше заводилась. Теперь я была уверена в откровенной неприязни Шувалова, и отчего–то мне это было небезразлично. У меня в жизни еще не случалось такого, чтобы мужчина относился ко мне с явной неприязнью. Что он обо мне думает? Что я ему плохого сделала? Разве Федор женат? Или я замужем?

В общем, неожиданно для себя я заплакала. Зарыдала. И мне самой это казалось совершенно необъяснимым. Я рыдала так горько, что Шувалов, кажется, испугался.

— Лариса Сергеевна! Лариса! Лара! Возьмите себя в руки, нельзя же так!

— Вам можно, а мне нельзя?

— И мне нельзя, — грустно сказал он и, остановив машину, протянул мне носовой платок.

— Не надо, у меня есть, — всхлипнула я, но платок взяла.

— Подумать только, я старше вас на двенадцать лет. Это целое поколение. Я умею пользоваться компьютером и мог бы купить себе самый навороченный ноутбук, но по привычке пишу в блокноте шариковой ручкой. Военным уже давно разрешены разводы, но я живу с женой… В общем, с женщиной, которая… Бог снизошел к моей глупости, и не дал нам детей…

— Как вы можете так говорить? — возмутилась я, у меня даже слезы сразу высохли. — Ведь дети…

— Что — дети? — Он опять посуровел.

— Дети примиряют нас с жизнью.

— Ах вы, мой маленький философ, — усмехнулся он, притянул меня к себе и осторожно коснулся моих губ; без всякого намека на чувственность. И тоже, слегка передразнивая меня, проговорил в песенном ритме: — «Почему ты мне не встретилась, юная, нежная, в те года мои далекие…»

Это был как гипноз. Потом я объяснила для себя: наверное, всякий настоящий командир или руководитель хотя бы в малой степени им обладает. Потому что в тот момент на меня нашло умопомрачение. Скажи мне Шувалов: поехали со мной на край света, в тайгу, глухомань, где мы будем жить в охотничьей сторожке, — я бы пошла за ним, даже забыв предупредить родителей, подругу Олю, не вспоминая об оставленной фирме и вообще своем деле. Это просто не лезло ни в какие ворота, тем более что о предполагаемом браке с Михайловским я раздумывала до сих пор…

Хорошо, что Шувалов только на миг прикоснулся ко мне, а потом отодвинулся и уже больше не пытался приблизиться.

А я сидела, тщетно пытаясь унять мелкую дрожь, которая сотрясала каждую частичку моего тела. Я будто заглянула в бездну, из которой на меня потянуло дурманом, забвением, бесконечным полетом вниз, от чего, наверное, останавливается сердце.

Уеду срочно я из этих мест! Но Шувалов уже выпустил меня из своего магического круга. Освободил. И сам при этом застегнулся на все пуговицы и опять стал недоступен.

— Вы ведь тоже меня не очень жаловали, а, Лариса Сергеевна?

— Ну еще бы. Чуть ли не в день приезда узнать о вас… — Я запнулась.

— Ну и что гласит обо мне народная молва?

Даже слова он говорит одни и те же, что Александр Бойко. О нем гласила не молва, а внутренние органы. Имеется в виду не человеческие, а органы общества. Но я не стала уточнять.

— Вас числят консультантом по торговле женской одеждой, контролером качества принимаемого вами оружия, аналитиком — говорят, и операции бойковской банды вы тоже разрабатываете…

— Вот чем плохи маленькие населенные пункты: ничего не утаишь, — по–моему, даже развеселился он, хотя я ждала с его стороны праведного гнева. — И в самом деле, я огневик. И специалист по маркетингу. И аналитик. Только вот почему сразу — банда? Разве мы кого–нибудь грабим? Или убиваем… без нужды?

— Вот видите, вы сами знаете ответ на ваш вопрос. Потому что ваша фирма занимается нелегальным бизнесом, который к тому же всегда был прерогативой государства.

Теперь и мне стало грустно. И до слез жалко человека, от которого за версту веяло неординарностью, способностями, могущими содействовать процветанию любого общества. Ах да, он же обиделся! На армию, на государство, на весь свет, и живет теперь, как мышь в норе… Недаром говорят про таких: назло кондуктору возьму билет и не поеду!

По–хорошему мне следовало выйти из машины, добраться до Симки и мчаться прочь, потому что обилие впечатлений меньше чем за неделю перевалило за годовой ресурс.

Но я продолжала сидеть в машине Сергея и говорить обидные слова человеку, который против воли тянул меня к себе как магнит.

— Мне кажется, все эти ваши специальности не очень–то сочетаются.

— И тем не менее мой интерес к ним объясняется просто: первая специализация связана с моим военным прошлым, вторая — мирная профессия. Маркетингу я учился настолько же серьезно, насколько и военному делу, так что могу считать себя неплохим специалистом.