Было и вправду тяжело на душе, как будто только что я избежала самого большого в своей жизни искушения. Тогда так ли нужно мне торопиться с моим замужеством? Почему я почти не раздумывая ответила согласием человеку, которого почти не знаю? Как, впрочем, и он меня. Нет, мои дорогие, надо отползать с этой дороги назад, на обочину. Потихоньку. Очень деликатно. И там, сидя в кустах, еще раз все хорошенько обдумать.

— Лариса, Лара, подождите!

Я обернулась. Господи, опять этот «форд»! Опять этот Шувалов.

Он открыл дверцу и выскочил запыхавшийся, будто не ехал за мной на машине, а бежал.

— Лариса Сергеевна, вы действуете на меня гипнотически! В вашем присутствии я забываю о самых насущных делах и вообще будто перестаю принадлежать самому себе… Вы кричали на меня!

Он укоризненно взглянул на меня. Я смешалась.

— Древние были правы, говоря: Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав!.. И о чем вы забыли?

— Я вам не все бумаги отдал!

— Как, еще один магазин? — громко ужаснулась я.

— Нет, всего лишь квитанция на контейнер с вещами. Ведь без нее вы не сможете их получить.

— Спасибо, Сережа. Простите, если я вам нахамила. Сама не знаю, что со мной случилось!

От моих слов он как–то сник и пробормотал:

— Пожалуйста.

И сколько я шла по улице, столько и чувствовала на спине его взгляд.

Вечером Федор, как и обещал, пришел раньше — в половине девятого. По свидетельству дочери, даже очень рано. Так что за ужином мы собрались все трое.

— Друг твоей тетки умер, — сообщил он, за обе щеки уплетая борщ. Наверное, пообедать ему не пришлось. — Господи, разве можно сравнить это райское кушанье с тем, что готовят в нашей столовой!

— А зачем сравнивать? Просто ешь, да и все, — посоветовала Лера.

— Я так и думала, — сказала я.

Мы сказали это одновременно, но Федор сразу перестал есть и воззрился на меня. Лера, которая было испугалась — чего она такого сказала? — украдкой облегченно вздохнула.

— В каком смысле — так и думала? Ты же его раненого не видела?

— Значит, мне так показалось. С твоих слов.

Я как раз уже открывала рот, чтобы сказать о своем посещении больницы, но после его свирепого взгляда решила повременить. Он–то просил, вернее, требовал, никуда из дома не выходить. Но я не хотела оправдываться в том, в чем вовсе не считала себя виноватой… Неужели он собирается проявлять свой деспотизм в семейной жизни? Я, конечно, согласна изредка подчиняться мужу, но постоянно ходить в строю — увольте!

Отчего–то подумалось, что к перечисленным Валерией недостаткам отца стоит причислить и вот этот — безапелляционность. Авторитарность. А еще точнее, отсутствие гибкости, без которой в семейных отношениях не проживешь. Если, конечно, жена не просто безгласное, послушное существо… Вряд ли я когда–нибудь смогу такой стать.

— У меня создалось впечатление, что ты сегодня меня ослушалась, — сказал он тоном герцога Синяя Борода.

Мы с Лерой украдкой переглянулись. Дело в том, что, вернувшись в квартиру Михайловских, я все еще была под таким сильным впечатлением от прощания с Бойко и последующего разговора с Шуваловым, что рассказала все Валерии — она как раз пришла из школы.

Вообще–то был всего первый час дня, а она уже отзанималась — не иначе опять сорвалась с какого–нибудь урока. Мы с ней посовещались, говорить об этом Федору или нет, и решили, что я посмотрю по обстановке.

Я подумала, что в такой ситуации лучшая защита — нападение, и потому огрызнулась:

— Между прочим, я была всего лишь в квартире, а вовсе не в клетке, которую ты по ошибке забыл закрыть.

— Объясни ты папе, а то он меня никогда не слушает, что в семье нельзя насаждать воинскую дисциплину, — вмешалась в разговор и Лера.

С чего я решила, что Федор свою дочь совсем затюкал? Вот она подрастет и покажет папочке где раки зимуют.

— Разговорчики в строю! — прикрикнул на нас Федор. — Разве вы уже поели? После ужина каждая по отдельности доложит, как прошел день.

Мы опять заработали ложками, думая о своем. Посуду на кухню понесли мы с Лерой, и она сказала:

— То, что папка бурчит, — это все мелочи. Но в глазах — ты не заметила — что–то такое искрит.

— Может, он просто за нас волнуется, потому и свирепеет?

— Фи, настоящую свирепость ты еще не видела.

— Лера, ты меня пугаешь!

Сообразительная девочка, конечно, не думала, будто меня этим можно испугать, но не догадывалась, что перспектива стать женой Федора все меньше меня привлекала.

— Я боюсь, не случилось ли чего непредвиденного, — задумчиво сказала она, — а то наша поездка на Синь–озеро накроется. Я ведь тоже на нем ни разу не была.

— Что же может случиться?

— Ничего особенного, кроме того, что он опять пойдет на работу.

— А что, обычно он и по субботам работает? — удивилась я.

Для нас с Олькой выходные были святы.

— Бывает, и по субботам. И по воскресеньям, — «обрадовала» меня Лера.

Да, кажется, синий взгляд майора Михайловского стоит дорого. Для его будущей жены. То–то Олька посмеется!

Федор сидел на диване и смотрел «Время». Валерия прошмыгнула к себе в комнату — до чего тактичная девчонка! — а я присела рядом с ним. Он молча обнял меня за плечи и, нажав на пульт, выключил телевизор. Пояснил:

— Потом посмотрю… Ну, и как ты?

— Нормально.

— Обиделась на мой казарменный тон?

— Для себя я это все перевела в шутку. Ты на самом деле считаешь, будто с женщинами — независимо от возраста — надо разговаривать именно так?

— Все дело в том, что я не знаю, как надо, — шумно вздохнул он. — То есть я не имею в виду свою работу или то, как воспитывать дочь…

— А, значит, в правильности своей воспитательской методы ты абсолютно уверен?

— Ты же сама говорила, что Лерка воспитана правильно.

— Правильно. Но почему ты считаешь, что немного ласки может испортить девочку?

— Девочек надо воспитывать строго. Ласка поселяет в них любовь ко всему человечеству, и они не разбираются в людях. Не могут отличить порядочных людей от всякой мрази…

Тупиковый разговор. Федор вбил себе в голову весьма спорные педагогические принципы и теперь ни в чем не сомневается. То, что его дочь, можно сказать, вышла сухой из воды, всего лишь дело случая. А если бы ее насильник не расслабился после приличной дозы алкоголя или Валерия не смогла ударить его как следует? Об этом страшно даже рассуждать…

— Тогда в чем ты не уверен?

— Я все время вспоминаю, как меня бросила жена. Может, с точки зрения женщины, во мне чего–то не хватает?

— Не могу знать, о чем думала твоя жена, — сухо проговорила я и спохватилась.

Это же элементарно. Разве так уж необычен ее поступок? Многие женщины пытались делать что–то назло своим любимым. Правда, далеко не все в этом признавались. И не у всех это получалось удачно. Интересно, они жили в гражданском браке или ей срочно пришлось разводиться, чтобы поехать в Америку?

— Прости, я вовсе не то хотел сказать… А если и ты найдешь во мне что–нибудь такое…

— Федор, перестань, с того времени прошло пятнадцать лет.

В самом деле, по–моему, он уже пробуксовывает на одном и том же месте!

Но и со мной тоже что–то происходило. Я никак не могла сосредоточиться на нашем общении с Михайловским. Какая–то часть моего «я» упорно пыталась вспомнить сегодняшнюю встречу с Шуваловым.

Местный воздух вреден для меня — я готова повторять себе это снова и снова.

Прежде всегда была человеком цельным. Это не комплимент мне самой, а просто констатация того образа, который, кажется, постепенно мною утрачивается. То есть раньше я не мучилась сомнениями и не раздиралась противоречиями. Если бы прежде мне встретился мужчина, которого я полюбила, я бы тут же сказала об этом Коле Дольскому и ни в коем случае не стала бы его обманывать. Разрываться на два фронта не по мне. Я считала: или — или.

Но чтобы дать согласие на брак одному и едва не переметнуться к другому… нет, такого я от себя никак не ожидала. Хорошо было верующим людям. Согрешив, они накладывали на себя епитимью, отмаливали грех, вольный или невольный, и в самоистязании находили успокоение. В крайнем случае изводили себя постами и молитвами. А мы можем только есть себя поедом, как будто нам и так мало стрессов, или стараемся забыть о своих неблаговидных поступках в пучине удовольствий… Впрочем, ко мне это не относится.