— Все–таки какое противное слово, — пожаловалась я.

— А давай мы этим словом не будем пользоваться. Я буду звать тебя: маленькая мама.

— Ни фига себе, маленькая. У меня рост сто семьдесят.

— А у меня — сто семьдесят три! — торжествующе провозгласила девчонка.

Это правда, она была повыше меня. Особенно это стало заметным, когда я сняла туфли на каблуках.

Я взглянула на часы: десять часов вечера. За окном давно стемнело.

— Не расстраивайся, у него так не каждый день бывает.

Это хорошо, что не каждый. Я и не расстраивалась, а просто отметила, машинально. Сама–то я сбежала, едва заслышав выстрелы, а он всегда должен находиться в гуще событий. И участвовать в перестрелках. Одному Богу известно, как это опасно.

Лера ушла в свою комнату — ей завтра надо было сдать сочинение, а я оказалась предоставленной самой себе и своим мыслям.

Первый вечер я в доме Федора и уже жду его. А ведь он только сделал мне предложение. Значит, брось все, включая любимую работу, чтобы вот так в ожидании проводить жизнь?

Не успела я приехать в эти края, как события потащили меня за собой. Даже вопрос о замужестве, кажется, решили за меня. Но я же согласна?

Нет, не предполагаемое одиночество меня пугало, а то, что я осталась бы не у дел. Мне никогда не хотелось просто сидеть дома, как некоторым моим знакомым девушкам. Моя бывшая одноклассница Аня Рогова вообще ни одного дня нигде не работала.

Быть просто домохозяйкой, наверное, несложно. Главное, в таком случае себя чем–нибудь занять. Чтобы не сидеть вот так в кресле с книжкой в руках, когда глаза скользят по строчкам, которым взбудораженный мозг не может придать смысла, а в голове будто включается шумоуловитель.

Поэтесса Вероника Тушнова писала: «Каждый шелест, каждый шорох громом рушится в ушах. Ждешь, и ни конца ни края дню такому не видать…»

Как я себя ни уговариваю, а на этот рефрен все сбиваюсь: одиночество и ожидание.

Другие женщины вяжут. Правда, голова в таком случае все равно остается незанятой, но если она вяжет какой–нибудь сложный узор и все время ей приходится считать петли…

Из стенных часов на кухне выскочила кукушка. Одиннадцать. А ко мне на кухню опять пришла Лера.

— Все, дописала, — сообщила она, зевнула и сладко потянулась. — Ложиться не хочешь? Будешь ждать?

Я кивнула. Мне тоже хотелось спать, но Федора я собиралась дождаться. Когда бы он ни пришел. Так сказать, порепетировать свою будущую роль. Пока меня на ней не утвердили, надо все как следует обдумать.

Лера подошла и села на подлокотник моего кресла — стояло тут одинокое, возле батареи, я его себе тоже облюбовала.

— Не каждая женщина согласится вот так жить, да? Все время. А папа свою работу не бросит, это точно.

Права, маленькая, ох, как права! Но она еще не знает свою будущую мачеху: уж если я чего решу!.. Бравый солдат Киреева ничего не боится! Но Лера ничего не должна знать о моих сомнениях. Может быть, потом, когда все наладится? Если наладится.

И я сказала не только себе, но и девчонке:

— И правильно сделает. Для мужчины любимая работа еще важнее, чем для женщины. Мы можем найти себя в доме, в детях…

Странно, что у меня этого ничего не было, и я вполне себя находила. Любят взрослые вешать лапшу на уши доверчивым подросткам. А Лера вдруг хихикнула:

— Мне, как ни странно, это нравится. Ну то, что папа сделал тебе предложение. Я слышала, обычно дочери выступают против, ревнуют своих отцов к другим женщинам. Я думаю, это глупо. Он же нормальный мужик. Ему…

— Баба нужна! — досказала я.

Теперь мы обе засмеялись.

— Видишь, у тебя ко всему прочему чувство юмора есть, а то встречаются мымры… — Кто такие эти мымры, она продолжать не стала. — Главное, чтобы ты его пилить не начала.

— За что же мне его пилить–то?

— За то, что поздно приходит, — вздохнула она.

Я обняла девочку, и она замерла, боясь пошевелиться, словно брошенный котенок под доброй рукой прохожего. Что же это я делаю, я же еще ничего не решила! Получается, я не только плыву по течению, но и морочу голову окружающим.

Почему–то я представила себя птицей, которая по ошибке влетела в комнату к людям, а они теперь кормят ее с руки, но форточку на всякий случай закрыли… Лера неловко высвободилась:

— Ты не обидишься, если я пойду спать? Сегодня на теннисе так напрыгалась…

Ничего я и о Валерии не знаю. Вообразила себе, что того, в машине, общения вполне хватит, чтобы установить доверительные отношения с девочкой. С девушкой…

— Мне боязно обмануть твое доверие, — шутливо проговорила я. — А вдруг твоя мачеха окажется скандалисткой. Или драться начнет…

— Дерись, — неожиданно серьезно согласилась она, — только папу не бросай. Мужчине нельзя так долго жить одному.

Вот тебе и ребенок! Маленькая женщина, которая все понимает. И, как женщина, в первую очередь заботится о мужчине. Пусть пока об отце.

А я осталась сидеть в кресле, не зная, что делать. Чувствовала себя я словно заторможенной. Как наркоманка, которой пытаются устроить экзамен на внимательность, а она никак не может собрать в кучу свои плавающие вразнобой мозги.

Валерия ушла в ванную, и я слышала, как она принимает душ, чтобы потом пройти к себе в комнату. В квартире Михайловских удобная планировка — вход в каждую комнату отдельный, по обе стороны от кухни. И ванная комната с туалетом в стороне.

Я поднялась из кресла и, постучав, вошла к Лере. Она уже лежала в постели и что–то читала, но спрятала книгу под одеяло.

— Любовный роман? — подмигнула я ей.

— Аманда Квик, — сказала она и показала мне обложку.

— Я зашла пожелать тебе спокойной ночи.

— Желай. — Она посмотрела на меня синими, как у отца, глазами.

Я подошла к кровати, поцеловала девчонку и поправила ей одеяло. Так всегда делала наша мама, и у меня это получилось машинально. Я сама себе удивилась и пошла к двери.

— Спокойной ночи! — сказала мне вслед Лера; интересно, как раз эти слова я и не произнесла.

Половина двенадцатого. Кукушка выглянула и буркнула: «Ку–ку?»

И туг я вдруг подумала: сейчас Федор придет. И уже больше не удивлялась, что в этих краях так обострились все мои чувства.

Я поставила разогревать борщ, тефтели, покрасивее порезала пиццу — Лера, попробовав ее, попросила добавки. Свечи я решила не ставить, раз уж праздничный ужин отложился до лучших времен.

Впервые я с таким удовольствием готовила ужин. Дома мне приходилось это делать не так уж часто — обычно на кухне царствовала мама, но те, кто пробовал мои кулинарные изыски, отзывались о них одобрительно.

Стол я накрыла скатертью. На виду у Михайловских ничего похожего не лежало, видимо, они обходились клеенкой, потому я купила ее сегодня в магазине, отметив про себя, что, если бы Бойко не поторопил меня с отправкой вещей, я бы взяла самую красивую скатерть из шкафа тети Липы.

Вообще–то обычно я не плыву по течению и меня трудно заставить делать то, что я не хочу, но в какой–то момент я просто не смогла самостоятельно управлять событиями. Они обрушились на меня словно лавина, и я, как собака, попавшая в колесо, могла только скулить, но бежать.

А вот в замке заворочался ключ. Наверное, по вечерам Федор никогда не звонит в дверь, чтобы не будить заснувшую дочь. Замок как следует смазан, так что разбудить таким звуком он никого не сможет.

Так же почти бесшумно он вошел в прихожую. Я услышала лишь звяканье дверной цепочки да легкий стук ботинка, который он сбросил.

Из–за косяка я наблюдала, как Федор с усталой гримасой расшнуровывает второй ботинок, а потом просто присела перед ним и надела на ноги домашние тапки. Он выпрямился и удивленно произнес:

— Ты не спишь? Наверное, сердишься на меня?

— За что?

— Я не пришел к ужину.

— Ты был в ресторане? Кутил с женщинами?

Он ошарашенно уставился на меня:

— Нет!

— Тогда на что мне сердиться? Иди мой руки.

— Если не возражаешь, я заодно приму и душ. От меня прямо–таки несет криминалом!