«Поговорить бы тихо сквозь века…» Поговорить бы тихо сквозь века С поручиком Тенгинского полка И лучшее его стихотворенье Прочесть ему, чтоб он наверняка Знал, как о нем высоко наше мненье. А горы бы сверкали в стороне, А речь в стихах бы шла о странном сне, Печальном сне, печальней не бывает. «Шел разговор веселый обо мне» — На этом месте сердце обмирает. И кажется, что есть другая жизнь, И хочется, на строчку опершись, Ту жизнь мне разглядеть, а он, быть может, Шепнет: «За эту слишком не держись» — И руку на плечо мое положит. «Мой друг, за всех, кто в мире одиноко…» Мой друг, за всех, кто в мире одиноко Под бой часов встречает Новый год, За всех за них, кем так судьба жестоко Распорядилась сумрачная — вот За них мне выпить хочется, да будет Полегче им, внезапно, просто так! И свысока пусть их никто не судит, И вспыхнет свет в них, разгоняя мрак. Откуда свет возьмется, я не знаю. Сам по себе, быть может, из души, Что подошла к обрывистому краю В заброшенности полной и глуши, И ожила, наперекор печали, И осветила пропасть под собой, В такие заглянув ночные дали, Как в поздний час — фонарь береговой. «Да, надо бросить всё, поехать в Нарву, что ли…» И благодарны слезы лить. Державин Да, надо бросить всё, поехать в Нарву, что ли, Снять маленький покой, старушка-немка пусть Хлопочет за стеной, и там по доброй воле Своей заночевать, забыв земную грусть И тяготы забот столичных, и обиды, Которыми для нас земная жизнь полна, — И там приснится сон, и в этом сне облиты Сияньем будут стол, и кресло, и стена, И, в этот свет зайдя, — ни горе, ни тревога Не властны над тобой — такой волшебный свет, Заплакать от любви, узрев душою Бога, И оду написать, которой лучше нет. «Ночь в деревне завидует ночи в городе…» Ночь в деревне завидует ночи в городе, Говорит: Ну какая ж ты ночь? Ты свет, Ты в витринном, фонарном, трамвайном золоте И полночи не спишь, и отбоя нет В заведеньях ночных от веселой публики, И расходятся заполночь из гостей Музыканты, актеры, девицы, жулики, Развлекая тебя, ты полна страстей. Городская мрачнеет, не соглашается, Говорит деревенской: Ты так тиха, Только ветер вздохнет, только пес разлается, Птица вскрикнет, зарывшись в твои меха И шелка, да машина подкрасит фарами На дорогу с реки набежавший пар, Только кто-то к окну подойдет, кошмарами Сна напуган — и звезды стряхнут кошмар. «Смысл жизни надо с ложечки кормить…»
Смысл жизни надо с ложечки кормить, И баловать, и на руках носить, Подмигивать ему и улыбаться. Хорошим человеком надо быть. Пять-шесть детей — и незачем терзаться. Большая, многодетная семья Нуждается ли в смысле бытия? Фриц кашляет, Ганс плачет, Рут смеется. И ясно, что Платон им не судья, И Кант пройдет сквозь них — и обернется. «Когда б не смерть, то умерли б стихи…» Когда б не смерть, то умерли б стихи, На кладбище бы мы их проводили, Холодный прах, подобие трухи, Словесный сор, скопленье лишней пыли, В них не было б печали никакой, Сплошная болтовня и мельтешенье. Без них бы обошлись мы, боже мой: Нет смерти — и не надо утешенья. Когда б не смерть — искусство ни к чему. В раю его и нет, я полагаю. Искусство заговаривает тьму, Идет над самой пропастью, по краю, И кто бы стал мгновеньем дорожить, Не веря в предстоящую разлуку, Твердить строку, листочек теребить, Сжимать в руке протянутую руку? «На месте Дельвига подарок бы не принял…» Прими сей череп, Дельвиг, он Принадлежит тебе по праву… Пушкин На месте Дельвига подарок бы не принял, Хотя и пушкинский, а все-таки б вернул! Держать за пепельницу череп из гордыни, Смеясь над вечным сном, да кто бы ни уснул! Или, отмыв его, в пристойную оправу Взяв, пить вино в пиру из чаши гробовой? Антон Антонович жестокую забаву Отверг — и строчкой не ответил ни одной. Ни стихотворного ответа на посланье, Ни слова где-нибудь в письме… Такой ответ, Такое полное, глубокое молчанье Красноречивее. Нет слов. И, правда, нет. А года через три, когда загробной тенью «Мой милый Дельвиг» стал, наверное, тогда С тоской и горечью свое стихотворенье Припоминал поэт, беда, — шептал, — беда. «Я лучше, кажется, была…» «Я лучше, кажется, была». Да чем же лучше? Меньше знала, Одна гуляла и спала И книжки жалкие читала, Да с бедной няней о любви Однажды зря заговорила. Хотя, конечно, соловьи, Луна, балконные перила… Но неужели Пустяков, Мосье Трике с его куплетом Милей столичных остряков Или поклонников с лорнетом? «К ней как-то Вяземский подсел». Да за одну такую встречу Не жаль отдать и лунный мел, И полку книг, — я вскользь замечу. Мы лучше не были. Душа Растет, приобретая опыт, И боль давнишняя свежа, И с нами тот же листьев шепот, И речка сельская с Невой Текут, в одну сливаясь реку. Как жизнь прекрасна, боже мой! Как трудно жить в ней человеку! |
