Епископ Викторианская эпоха. Епископ — праздничный наряд — Но прорисован как-то плохо, Иль общий сумрак виноват? С батистовыми рукавами, Как важный сан его велит, Как будто недоволен нами, Высокомерен и сердит. Но есть какая-то стыдливость, Неловкость в том, как он ладонь На книге держит, — что случилось? — Как будто руку жжет огонь, Сомненье чудится, обида, Отсюда мглистость и туман; Или «Происхожденье видов» Прочел, тайком от прихожан? «Как выточен, как выпучен…» Как выточен, как выпучен, Похож на звероящера Пузатый стол гостиничный С его пустыми ящиками! Пустоты деревянные, Бессмысленные полости С расчетом на пространные Потерянные повести. О, если бы из ящика Извлечь чужую рукопись Забытую, шуршащую От времени и сухости. Назвался бы издателем Шедевра неизвестного И удружил читателям Скупого века пресного. «Таманью» или «Вертером», Но с новой подоплекою, Любовное поветрие Связав с тоской глубокою. Пускай влечет рассказчика Стол, внутренность рассохлая. Чур! Револьвера в ящике Нет, — только муха дохлая. «Когда листва, как от погони…» Когда листва, как от погони, Бежит и ходит ходуном, Как в фильме у Антониони И у Тарковского потом, Я отвести не в силах взгляда, Такая это мгла и свет, И даже фильмов мне не надо, — Важна листва, а не сюжет. Когда б на каннском фестивале, Припомнив всю тоску и боль, Ей, буйной, премию давали За ею сыгранную роль, Как это было б справедливо! Она б раскланялась, опять Фрагмент кипенья и надрыва Сумев так чудно показать. «Тайны в Офелии нет никакой…» Тайны в Офелии нет никакой И в Дездемоне, по-моему, тоже. Только цветы, что всегда под рукой, И рукоделье, и жемчуг, быть может. Девичья прелесть и женская стать. Утром так радужно в мире и сыро… Тайна — зачем она, где ее взять? Тайну придумали после Шекспира. Песенка — да! Понимание — да! Или упрямство и непониманье, Только не тайна — мужская мечта, Вымысел праздный, любви оправданье. Чтоб на вопрос: почему полюбил Эту Офелию, ту Дездемону, Нужный ответ у мечтателя был, Темный по смыслу, высокий по тону. «Имя Осип — не лучшее имя…»
Имя Осип — не лучшее имя, Для лакея подходит оно И никак не сравнится с другими: Вячеславу, должно быть, смешно, И Валерию тоже; лежать бы Днем на барской постели тайком, Заезжая в трактиры, усадьбы, По паркету ходить босиком. Имя Осип — нелепое имя. Щи хлебать бы да есть пироги, А не далями грезить морскими, С левой встав на рассвете ноги, Что за жизнь, что за мука порою, А в театре опять «Ревизор», Ах, уплыть бы с царями под Трою, Чтобы пена смочила вихор! «Осип Эмильевич, два-три заскока…» Осип Эмильевич, два-три заскока, Несколько чудных, как тень, недомолвок В ваших стихах погубили так много Душ среди здешних березок и елок. Если б вы знали, какую смекалку, Хитрость и ловкость они проявили В шатких стихах, то схватили бы палку, С лестницы черной их мигом спустили. То, что нашёптано черною мукой, Лестничным страхом, дверною пружиной, Стало сегодня, во-первых, наукой, А во-вторых, яйцекладкой мушиной. Умные дурни, ученые дуры. Вы, смысловик с голубыми белками, Упоминательной клавиатуры Им бы велели не трогать руками. Музыка, мусор, муслин, замутненье Мысли, маслины, Москва на медали — Вот их ассоциативные звенья. Осип Эмильевич, как вы отстали! Вы и не знали, что вы герметичны, И синкретичны, и интроспективны. Вас раскусили, поймали с поличным В цепком Воронеже, мерзлом и дымном. «Я люблю тиранию рифмы — она добиться…» Я люблю тиранию рифмы — она добиться Заставляет внезапного смысла и совершенства, И воистину райская вдруг залетает птица, И оказывается, есть на земле блаженство. Как несчастен без этого был бы я принужденья, Без преграды, препятствия и дорогой подсказки, И не знал бы, чего не хватает мне: утешенья? Удивленья? Смятенья? Негаданной встречи? Встряски? Это русский язык с его гулкими падежами, Суффиксами и легкой побежкою ударений, Но не будем вдаваться в подробности; между нами, Дар есть дар, только дар, а язык наш придумал гений. |
