На митинге, между тем, началось интересное. Полсотни заскучавших молодых людей стали медленно, но верно, придвигаться к милицейским загородкам. Означать это могло только одно: желание прорваться на проезжую часть и перекрыть движение у Большого Театра. Загорелись над головами малиновые пиротехнические огни. Загремели петарды. Разогнавшись, мы врезались в заграждения и опрокинули их на зло матерящихся милиционеров. Помнится, открытие «Фаланстера» отложилось из-за того, что Борис загремел в кутузку на «Антикапитализме» — таком же вот «прорыве».
Дедушки в офицерских мундирах, из тех, что только что объясняли мне, какой Зюганов молодец, а не провокатор, мгновенно включились в борьбу и тоже полезли толкаться с ментами и получать по своим фуражкам. Милицию немедленно усилили ОМОНом и она отбросила всех назад, восстановив загородки. Но попытки прорыва продолжались вновь и вновь каждые 5 минут. В них участвовало всё больше людей. В какой-то момент я, с содранной на запястье кожей и поцарапанной ногой, оказался отнимающим у ментов загородку вместе с Алёной из НБП и лидером молодых марксистов Ильей Пономаревым. Омоновец бил Илью по пальцам, но тот ловко менял положение рук и зло улыбался в бороду. Ре-во-лю-ция! – скандировала наступающая толпа – ре-во-лю-ция! Бесподобные седые тетеньки колотили свернутыми газетками по омоновским каскам. Кто понаходчивее и позапасливее, бросали в милицейские глаза сухую землю, соль и почему-то рис. Пот, человеческое рычание, едкий дым петард, взлетающие над головами дубинки и лопаты лозунгов, используемых уже как оружие. Хруст милицейских пальцев, защемленных между загородками. Иногда из цепи ОМОНа выпрыгивал совершенно дикий, но граждански одетый, человек и молотил всех дубинкой и кулаками, пытаясь кого-нибудь утащить с собой внутрь серой, как асфальт, милицейской шеренги. Не все демонстранты, оказалось, знают, что железную загородку надо тянуть к себе, а не толкать от себя, вырывать из милицейских рук, чтобы открыть проход наступающим своим. В общей сложности файтинг длился полчаса. Стоящие на грузовике оппозиционные ораторы были явно перепуганы происходящим гораздо больше, чем милиционеры. Коммунистический депутат пытался из кузова командовать ОМОНом и требовал не поддаваться на провокации. Другой лидер, соображавший побыстрее, начал скандировать «Ре-во-лю-ция!» вместе с толпой и заявил неизвестно кому: «Ну вот вы и дождались бунта молодежи!». Я не согласен с теми, кто говорил потом: «А какой политический смысл-то? Это же провокация!». Файтинг имеет огромный позитивный смысл – он воспитывает реальную, а не абстрактную, ненависть к власти, учит не бояться и демонстрирует властям: «У нас нет ни страха, ни иллюзий на ваш счёт». Напряжение снял клоун Жириновский, вовремя появившийся на обочине с пачкой купюр. Он раздает их населению, по-своему решая проблему отмены льгот. Разгоряченная толпа, скандируя «И-у-да!», набросилась на ВВЖ и его охрану, состоящую наполовину из ментов и наполовину из крепких лдпровцев. Жириновскому пришлось спешно убираться. В целом митинг закончился в атмосфере энтузиазма. Молодежь закапывала под деревом дубинку, отнятую у мента во время столкновений. Другая группа в красных майках с Лениным разбивала на граните палатки, в которых намеревалась голодать вплоть до отмены решения по льготам.
Когда митинг заканчивается, всегда чувствуешь разочарование, хотя вроде бы ничего и не ждал. Это чувство поднимает со дна лирические воспоминания о том, как полжизни назад всё только начиналось:
Я стою в замкнутом дворе, одна стена которого укрыта огромным красным флагом с серпом и молотом. Смотрю на мокрый снег, успевший попасть на мои ботинки. Мне нравится думать о собственности, что она такая же условность, как это белое на моей обуви: моё оно или нет, и что это значит? Конечно, снег общий. Вокруг меня он лежит и вдыхать хорошо весенний запах, хотя до весны два месяца. Я перестаю думать, то есть говорить про себя, и начинаю про себя молчать, глядя, как по стене свободно льется красный цвет и дышит иероглиф революции. Полный безмолвной музыки, безжалостной ко всему. В этот момент я не имею имени. Эта музыка — смысл всех человеческих надежд.
После митинга мне – пролетарию умственного труда — было пора на работу, в издательство. Я шел мимо Донского монастыря. Там внутри, я помнил, похоронен Чаадаев. Давным-давно, ещё будучи гимназистом, я ходил сюда вместе с хиппи курить среди надгробий – подтаявших мемориальных тортов на львиных лапах, с сентиментальными посвящениями, которые было так смешно читать. На одном из таких нашли лепной перекошенный череп, очень похожий на «Крик» Мунка и тоже смеялись. Тогда всё было смешно. Спрятавшись от грозы и града целоваться в арке между двух жестяных нимф, сжимавших над нами ржавые венки. Собирать горстями слоистые льдинки – пресные на вкус небесные леденцы. Целоваться, пока они не растаяли во рту. Выбираться назад, после ливня, по-птичьи прыгая с плиты на плиту. А сейчас оттуда играл невидимый мне военный оркестр. «Так громче музыка…». И от этой музыки всё вокруг казалось несложным приятным фильмом. В арке ворот девушки с благостными лицами заканчивали настенную роспись из истории своей обители. Кроме постников с нимбами там была и колонна безбожников с красным флагом, идущих, видимо, закрывать монастырь. Приятно, когда у тебя и твоих товарищей есть место в истории и об этом помнят даже попы.
В издательство я ехал сдавать предисловие к книге Фрэнка Хэрриса «Бомба». Это роман о происхождении Первомая т.е. о пролетарской борьбе, полицейских пулях, анархистском взрыве во время демонстрации в Хеймаркете, и казни восьми рабочих лидеров. Полезно помнить, откуда взялись восьмичасовой рабочий день и второй выходной. Для людей с опасной дозой свинца в крови насилие стало последним способом общения с властью и капиталом, остальные способы ничего не давали. «Без бога и босса!» — гласили ходившие по рукам листовки – «Их цель – прибыль, наша участь – кнут, выход – революция!». Борьба между трудом и деньгами обещала стать чем-то большим, нежели просто борьбой за деньги. Мир выглядел в лучшем случае как лавка с завышенными ценами, а в худшем, как казарма, и его планировалось переустроить, сделав доступным и бесплатным, как детская площадка в парке или как библиотека. «Однажды наше молчание станет громче наших слов» — написано на братской могиле казненных в Чикаго «зачинщиков». У Хэрриса, дружившего с Уайльдом, было близкое мне понимание дендизма: противопоставление себя обществу нужно для создания дистанции, оно дает возможность особого взгляда на это общество, позволяет сделать шаг от привычных явлений к их невыносимой сущности. Отстранение ради «остранения». Для художника, и, конкретнее, для литератора, искусство выражает именно то, что не может сегодня быть выражено политически.
В офисе я похвастал своими легкими ушибами, но зарплату мне всё равно не выдали. Дело в том, что мы (редактора, верстальщики, художники) всем издательством пару недель назад объявили начальству самую настоящую забастовку с требованием сохранения прежних условий оплаты. Главный редактор важно вёл протокол, а остальные дружно голосовали. Верстальщица Вера засомневалась в разумности такого поведения и пришлось кратко объяснять ей, о чем «Бомба», которую она верстает. На словах наши требования вроде бы выполнены, забастовка приостановлена, но только вот «отвоеванных» денег пока не платят. Закончив там свои дела и узнав из Интернета об акции лимоновцев, захвативших Минздрав, пока мы толкались с ОМОНом по тому же самому поводу, я ехал в клуб вести вечерний семинар по глобальному потеплению.
Суть моего вступления была такова:
На южном полюсе обнаружен радужно светящийся осьминог, к которому раньше нельзя было добраться из-за льдов. Планы на урожай срываются, миграция птиц и рыб нарушается, мерзлота оказалась никакой не «вечной» и поплыли на севере целые города, а с юга наступают пустыни и вирусы. Парниковый эффект усиливается так же повсеместной вырубкой лесов.
