Шариатисты мечтают открыто править и даже уже были у власти в середине 1990-ых. Разрешили в университете ношение тюрбанов. Суфийские ордена мечтают править, не имея власти, у них своё радио и несколько газет. Отдельных больших политиков суфии тайно посвящают в свои братства. Всё это стало возможно лишь пятнадцать лет назад, когда отменили запрет на использование ислама в политике. Но армия строго смотрит на «религиозное возрождение» и в любой момент готова ударить по тюрбанам, не вдаваясь в различия между ними. Генштаб регулярно чистит ряды от тайных приверженцев исламского правления. Генералы — главная опора «кемализма» т.е. светского государства. Есть еще «алавиты», но о них вместо слов у всех только шипение с закатыванием глаз.
От мечети Селима Грозного покойный вид на беспорядок черепичных крыш, печной дым, воду Золотого Рога и галатскую сторону. Брусчатка здесь заросла травой, а пушистые низкие сосны не допускают морского ветра. Полный релакс.
У нас всё просто, как в геометрии — рассказывает талиб — аксиомы образуют тарикат, а теоремы — шариат. Именно мусульмане, кстати, ввели ноль в числовой ряд. Ислам отрицает первородный грех и ты ни в чем изначально не виновен. Ислам отрицает мистику, но не сам её факт. Вся мистика переносится в область ненужного верующему идолопоклонства. Наконец, ислам отрицает жреца, как санкционированного свыше мистического чиновника невидимой иерархии. Любому улему или имаму ты имеешь право возразить на основе Хадисов и Корана.
Хороший талиб, в медресе, наверное, одни пятерки. Любит счёт. От него ты узнаешь: луна («хилал») и тюльпан («лале») так уважаемы, потому что их цифровое значение равно шестидесяти шести, что совпадает с «Аллах», и состоят слова из тех же арабских букв. У Всевышнего есть двадцать атрибутов необходимости, двадцать — невозможности, и один — возможности. А чтобы стать танцующим дервишем, нужно тренироваться без пауз тысячу и один день.
У мечети Беязит запоминаются порфировые, как замороженное мясо, колонны двора. Снаружи, впрочем, мечети надо смотреть после заката. Купола подсвеченных гигантов царят над суетливо сворачивающем торговлю городом огромными инопланетными кораблями. Теряется их белесость, известняк светится и больше ничего не весит. Хочется думать: приземлились и стоят так который век. Никто не может приблизиться. Не подпускают. Никакое излучение не показывает ничего. Человеческие версии: возможно, у них другая скорость? или все там, как в уэллсовской «Войне миров», давно умерли? или тайно воздействуют на нас, наблюдают? Никто не может знать. Сюжет не развивается. В школе ты любил научную и не очень фантастику, пока тобой не овладело отвращение к «лихо закрученному сюжету».
С чувства Всевышнего начинается воспитание внутреннего осла внутренним имамом. Снова новости, которые запоминаются:
В Нигерии из-за конкурса «Мисс Мира» началась локальная уличная война. Погибло более сотни человек. Сгорели несколько редакций. Дело в том, что эти самые редакции некритично и по западному подобию начали промоушн конкурса, сравнивая участниц с женами пророка Мухаммада и свободно цитируя Коран. Толпа на улицах не успокоилась, пока последняя перепуганная «миска» не села в самолет. Третий мир в очередной раз саллергировал на развлечения мира первого. Карикатурный «исламист» только входит в роль главной опасности для нежного и мазохистского сознания современного европейца. По-русски на эту тему издана «Платформа» Уэльбека, а для тех, кому Уэльбек сложноват, есть Чудинова с её черносотенной фантастикой.
А вот комар, разносящий «белую лихорадку» в Нигерии остался. С каждым годом он расширяет пространство обитания. Потому что климат теплеет. Теплеет из-за промышленного роста в совершенно других странах, именно там, где так боятся «исламиста». Рост обусловлен конкуренцией крупнейших корпораций. Рост потребления — обязательное обещание политиков от любой партии. Ну, дальше все понятно и без тебя. У комара неплохие шансы вытеснить нас с планеты, потому что его норма потребления постоянна и он не впечатлен рекламой.
Сепаратист Радуев умер в тюрьме. Сепаратист Закаев снова на воле и обнимается в Лондоне с троцкисткой Ванессой Редгрейв, тоже актрисой. В Грозненском театре, прежде чем уйти в чеченскую революцию, Закаев переиграл всех, включая Гамлета. Одновременное обаяние и драматическая обреченность командиров с зелеными лентами на головах в том, что они пытались выступить против мира сего, т.е. против все той же глобализации, опираясь на Коран, религиозную солидарность и личное презрение к обыденной жизни под флагом «национальной автономии». Как показывает опыт, «автономия» эта ничего не дает, кроме шанса красиво погибнуть со словами Пророка на устах, ибо политически она условна, а экономически невозможна. Дмитро Корчинский убедительно писал, что чеченцы середины 1990-ых это «нация, живущая по-Бакунину». И не сильно, наверное, преувеличивал, вот только продлить во времени такое романтически-партизанское состояние в национальных пределах невозможно.
Мавзолеи гораздо ближе к музеям. Гроб Селима Грозного, любившего опиум, одет в халат, забрызганный из лужи озорным дервишем пятьсот лет назад. Рядом с Сулеймание лежит сын Грозного Сулейман и его жена Роксалана. Белый тюрбан и зеленый плащ укрывают гробы. Но смотреть надо вверх: красно-черно-белая, мало где в городе оставшаяся, роспись купола с маленькими звездочками — отверстиями в небо. Оттоманская алхимия делила жизнь мужчины так: черный период первых двадцати лет посвящен растворению себя в реальности и познанию её произвола. Ты равен жидкости. Вторые, белые, двадцать лет отданы кристаллизации себя и вот уже ты равен чистому металлу. Следующие, красные, двадцать — раскаление и вот, в результате, если всё было правильно, меч готов и ты, а точнее, тобой можно рубить время и совершать необратимое. Если ищешь Сулеймание в городе, осторожнее с этим словом. Так называется еще и нелегальный суфийский, крайне радикальный орден, отрицающий даже пропаганду через прессу.
К главному стамбульскому мавзолею знаменосца пророка Эйуп Султана полчаса плыть по Золотому Рогу от причала Халич, где продают прямо в раковинах перемешанных с рисом мидий. Какого они вкуса не поймешь, так щедро продавцы давят в раковину лимон, но стоят удивительно дешево даже для Стамбула.
Эйуп издали это сахарная россыпь на холме, заросшем черными кипарисами. Вблизи сахар оказывается бесконечными рядами могил. Долго поднимаясь на холм, сворачиваешь вдруг внутрь кладбища и попадаешь в мемориальный лес белых столбов, обернутых незнакомым алфавитом. У некоторых из них тихо поют родственники, повернув ладони к небу. Хочется навсегда спрятаться в этих сахарных надгробиях от всего на свете, или, по крайней мере, надолго присесть. С другой, не туристической, стороны холма, на тебя лают собаки из-под косых заборов. Чумазые дети жгут листья и танцуют. Обойдя кладбищенский холм, получаешь полную панораму города, а, достигнув вершины, пьешь чай в «Пьер Лоти», вознесясь над всеми могилами на плетеном стуле. Мавзолей во дворе мечети у подножия, за решеткой, осторожно дотрагиваясь до которой, они долго молятся, прежде чем снять обувь и войти. Внутри, за еще одной, застекленной решеткой, облитый зеленым светом, под аятами, тисненными на чьей-то коже и вышитыми на черном бархате, лежит скрытый гробом от глаз личный знаменосец Пророка. Он лежал тут безвестно тысячу лет, с седьмого века по семнадцатый, пока ему не пришел поклониться дервиш. Не отрывая глаз от святыни, все выходят спинами вперед, прямо к гигантскому платану на подпорках и приставучим продавцам голубиного корма. За фонтаном начинается «духовный рынок»: целая улица мусульманских сувениров. Коран на кассетах, веера с текстами молитв, календари с Меккой, перстни, четки, видео Хаджа, девяносто девять имен Аллаха в технике ста каллиграфических школ. Единственная торговая улица, на которой никто не торгуется. Истинную цену вещи нельзя узнать путем её внешнего рассмотрения.
