Столько у меня за день было волнений, столько я над собой насмешек вытерпел, что эта невинная шутка добродушной Марьюшки показалась мне вдруг нестерпимой. Слезы брызнули у меня из глаз. Уткнулся я маме в колени и разревелся, и сам не знаю отчего.

Мама удивилась.

— О чем ты? Ведь Марьюшка шутит.

Марьюшка наклонилась надо мной и запричитала:

— Ах ты, мой милый! Обидела я тебя! Экая я, право, нехорошая!

Ну, совсем как над малым ребенком. Мне смешно даже стало.

И засмеялся я над Марьюшкой и над собой.

А мама покачала головой и говорит серьезно:

— Вот до чего ты дошел, с твоими увлечениями безудержными! Успокойся, помойся холодной водой да обедать садись. Ведь ты с утра ничего не ел, а уж шестой час!

Во время обеда я рассказал маме о своем знакомстве с Федей, о том, как он помог мне наладить ужение и как он мне понравился.

Мама спросила, кто он такой. Я сказал. Тогда мама говорит:

— А, так я его отца знаю! Это сапожник Матвей Иванович! Он твоему папе сапоги шил и книги у него брал читать. Очень серьезный человек! И большая у него тяга к знанию. Он, бывало, с папой длинные разговоры вел. А Федю этого ты к нам как-нибудь приведи, я с ним познакомиться хочу.

Пообедал я и готов был сейчас же за Федей бежать. Но только мама мне не позволила:

— Отдохни сначала. В себя приди, а то ты совсем шалый какой-то. Завтра сходишь!

С Федей мы, действительно, подружились.

На другой же день я пошел к нему, встретил его на улице у ворот и к себе затащил. Почти целый день он пробыл у нас. И целый день мы с ним, что называется, не покладая языка, проговорили — столько у нас общих интересов нашлось. Но, конечно, больше всего говорили о рыбе и об ужении. Федя по этой части оказался человеком знающим, и я много нового узнал от него. Показал я ему свои рыболовные богатства, и он мне объяснил употребление некоторых не известных мне рыболовных принадлежностей.

Но главное — узнал я от него самую простую и самую важную вещь: чтобы рыбу ловить, надо знать ее. Знать, в каких местах какая рыба живет, чем и когда она кормится и когда и где, следовательно, надо ловить ее. Пескарь, например, живет на неглубоких местах, где дно покрыто крупным зернистым песком с галечником и где течение есть. Уклейка на поверхности воды ходит, и ловить ее надо «на верховую», то есть без грузила, чтобы насадка, червяк или муха, неглубоко в воде плавала. Ерш живет в глубокой тихой воде и кормится вечером. Много еще нового рассказал мне Федя. Спросил я у него, откуда он все это знает, а Федя говорит:

— Отец у меня рыбак, так от него. Он меня иногда берет с собой рыбу удить.

Когда Федя ушел, я почувствовал, что он мне на этот раз еще больше понравился. И маме он понравился.

— Хороший мальчик! — говорит. — Глаза у него честные, чистые. И спокойный такой, благоразумный. На него положиться можно — в беде не покинет. Я очень рада, что ты с ним познакомился, и вы вместе будете на реку ходить. Мне за тебя будет гораздо спокойнее.

Стали мы с Федей удить вместе. И так усердно этим занялись, что почти каждый день ходили на реку.

Скоро я приобрел кое-какой опыт в ужении. Бывало, мы с Федей науживали за день довольно порядочно рыбы. Да только мелочь все — окуньки, сорожки, пескари. А я свою мечту поймать большую рыбу не только не оставил, а, наоборот, все больше и больше она казалась мне заманчивой.

Не раз я говорил Феде:

— Федя, а как же больших-то рыб ловят?

— Не знаю, — говорит. — Отец у меня часто больших щук приносит да окуней, так он за ними далеко ходит — на Прорву да на Глухую Сну, верст за пятнадцать от города. А когда в городе мы с ним вместе удим, так тоже все больше мелочь попадается.

Надо, думаю, с Матвеем Ивановичем поговорить, может быть, он научит, как большую рыбу поймать.

С Федиными родителями я уже успел познакомиться и часто бывал у Феди. Жили они в маленьком домике во дворе. Всего две комнаты в нем было: кухня большая да комната поменьше. Хоть бедно жили, но чистенько. Алевтина Михайловна, Федина мать, женщина еще нестарая, красивая, с такими же, как у Феди, длинными ресницами, никогда без дела не была. Когда не придешь, бывало, она все что-нибудь делает — или у печки хлопочет, или белье чинит, а больше всего она любила чистоту наводить, и в домике у них так все и блестело. И добрая была женщина. Я с ней скоро подружился.

А вот отца Феди, Матвея Ивановича, я побаивался. Уж очень он был серьезен и даже суров по наружности! Сам большой, медлительный, важный, борода большая, черная, на носу всегда очки, тоже большие, круглые. Сидит, бывало, в своей загородке (он в кухне себе угол отгородил деревянной загородкой и называл это помещение своей «мастерской». А какая мастерская — два метра квадратных!), ковыряется шилом в каком-нибудь старом сапоге и трубочку курит. А по вечерам сидит у окна и книжку читает, и тоже трубочка у него дымится. Станешь с ним разговаривать, а он глядит на тебя поверх очков внимательно и строго. А сам говорит всегда книжно и замысловато, не сразу и поймешь его иной раз. Называл он меня не иначе как «молодым человеком» и обращался ко мне на «вы». Никак я не мог к нему приноровиться и поговорить как следует.

Как-то раз в конце лета уже, утром, в праздник, зашел я к Феде и вижу, на крыльце Алевтина Михайловна рыбу собралась чистить. Сидит в переднике, с ножом в руках, а перед ней лежат три крупных леща. Поздоровался я с ней и стал лещей рассматривать. А Алевтина Михайловна и говорит мне:

— Вот каких лещей сегодня Матвей Иванович принес! Вам с Федей таких не поймать.

— Да, — говорю, — хорошие лещи! А Федя где?

— В кухне чай пьет с отцом. Матвей Иванович только что с рыбалки пришел.

Вошел я в дом. Федя за столом сидел, а Матвей Иванович уж, видно, кончил пить чай — сидел у окошка и трубочку свою набивал. Был он на этот раз без очков и, может быть, поэтому показался мне не таким суровым, как всегда. Я и осмелел.

— Здравствуйте, — говорю, — Матвей Иванович, где это вы таких хороших лещей поймали?

Матвей Иванович не ответил сразу, а надел сначала очки и стал опять суровым и важным и говорит:

— В реке Ярбе, молодой человек, в пределах нашего города, — и смотрит на меня строго поверх очков.

И хоть опять мне с ним не по себе стало, но уж очень хотелось знать, где таких хороших лещей можно поймать. Поэтому я не удовлетворился его ответом и снова спрашиваю:

— А где, в каком месте?

— Там, где лещи свое местопребывание имеют.

— Да где же это?

— Любознательность ваша похвальна, молодой человек. Скажу вам: с гонок я этих лещей поймал, с плотов то есть. Видали, около Соборного моста через Ярбу плоты стоят? Так вот, самая средина их приходится как раз над давно известным мне лещевым местом. Тут глубина большая, яма, а лещи, было бы вам известно, как раз на большой глубине, в ямах, живут.

— А вы на червяка удили, Матвей Иванович?

— На червяка. Но для крупного леща, при его большой потребности в пище, одного червяка мало. На «кисточку» я удил.

— А какая это «кисточка»?

— «Кисточкой», молодой человек, называется несколько червяков, четыре-пять, на один крючок надетых. В совокупности они образуют некоторое подобие кисточки.

— Матвей Иванович, а если мы с Федей сейчас пойдем туда удить на кисточку, так мы поймаем большого леща?

— Сомневаюсь. И даже, наверное, могу сказать, что не поймаете. Лещ — рыба ночная, он по ночам принимает пищу. Ловить его надо на утренней заре, как только солнце всходить начнет, и несколько позднее. Или вечером, на вечерней заре. Но вечером они ловятся хуже.

— Матвей Иванович, а вы возьмете нас с Федей в следующий раз, когда за лещом пойдете?

— Не могу этого вам обещать. А кроме того, думаю, что ваша мамаша вас не отпустит. На заре холодно бывает, туман. Простудиться можете. Я и сына своего, Федора, не беру по этой причине.