Однако случай заставил нас и о нем вспомнить.

Однажды утром мы с Федей только что собрались в очередной поход за кормом для наших животных. Вдруг слышу, мама в передней с кем-то громко поздоровалась и разговаривает. Меня любопытство разобрало — кто бы это, думаю, мог быть к нам так рано. Выбежал я в переднюю, смотрю и глазам своим не верю — Екатерина Васильевна, а с ней сам Шурка…

Шурка был мой товарищ. Мы в эту зиму учились с ним вместе, в одном классе. А Екатерина Васильевна была его мать, жена капитана Бутузова, — наша старая знакомая. Летом они жили не в городе, а в селе Людце на реке Сне. Я бывал у них в Людце и очень хорошо время провел — много удил, окуней больших наловил, щуку поймал…

Доброе худое лицо Екатерины Васильевны, с длинным носом и впалыми щеками, было озабочено больше, чем всегда. Да и Шурка был не такой, каким я привык его видеть летом. Хоть и загорел по-летнему до черноты, но в нем совсем не видно было его обычной уверенности, а наоборот, — что-то болезненное и жалобное заметил я на лице его… Его левая рука была на перевязи и вся кисть обмотана повязкой.

Слышу, Екатерина Васильевна говорит маме:

— Еле-еле вытащила сарданапала своего в город. Ни за что не хотел ехать, пока метлица не выпадет. А того не понимает, что рука может пропасть. По ночам от боли не спит.

— Конечно, конечно, милая Екатерина Васильевна, вам надо сейчас же его в больницу. С таким нарывом на руке шутки плохие!

— Сейчас и пойдем! Да ведь какой сарданапал, не поверите, — просится сегодня же и обратно ехать. Метлицу, видите ли, боится пропустить.

— Ну, это уж как доктор вам скажет… Пойдемте, напейтесь с дороги чаю да и идите.

— Нет, мы и чаю не будем пить. Спасибо. На пароходе, пока ехали, напились. Мы уж пойдем.

Екатерина Васильевна сложила тут же в передней на столике свои вещи — узелок, корзинку, зонтик, пообещала, что после больницы зайдет к нам, и ушла вместе с Шуркой.

Так мы с ним не успели и словом перекинуться, а только поглядели издали друг на друга.

Я спросил у мамы, что с Шуркой. Она мне сказала, что Шурка намял себе веслом ладонь до пузыря, потом пузырь лопнул, а Шурка, должно быть, загрязнил ссадину, и теперь у него нарыв, вся рука распухла. Вероятно, в больнице резать будут. Я пожалел своего приятеля.

Мама ушла на службу, а мы с Федей — на берег Ярбы. Идем, а я все думаю, что это за «метлица» такая, которой Шурка дождаться хотел, и откуда она «выпадает».

Ну, ладно, думаю, спрошу у Шурки, как придет.

Наловили мы с Федей мотылей, выкупались, вернулись домой. Только накормили своих питомцев, как Екатерина Васильевна и Шурка уже возвратились.

Шурку я сейчас же к себе в комнату привел. Рука у него вся была забинтована марлей, но вид у Шурки уже бодрый и уверенный, как всегда.

Спрашиваю у него, что сделали ему с рукой в больнице.

— Разрезали, — говорит. — Глубоко! Очень больно было. А теперь ничего. Да, вот, не позволяют сегодня домой ехать. Завтра велят на перевязку прийти. А мне как надо домой!

— Зачем тебе?

— Да ведь не сегодня-завтра метлица выпадет. Мы уже караулим ее по ночам.

— А что это за метлица?

— Неужто не знаешь? А еще рыбак!

— Не знаю. От тебя первого сегодня услышал.

— Ну, бабочки такие, с тремя хвостиками. Крупные. Они на утренней заре над рекой летают. Полетают, полетают и падают в воду. Их много бывает. Тучи целые.

— Ну и что же?

— Ну и ничего! — уже с некоторым нетерпением сказал Шурка. — Собираем их, да на них рыбу удим. На метлицу хорошая рыба берет — язи крупные, подуст, стерлядь.

— А караулить-то зачем ее надо?

— Так ведь как же не караулить? Ведь она, если хорошая погода стоит, вот как теперь, вся в один день и выпадет, а больше ее и нет за все лето.

— А как же вы узнаете, когда надо ее караулить?

— Она каждый год около одного и того же времени выпадает. Дней за восемь, за десять до Петрова дня[14].

Я сделал про себя расчет и говорю:

— Значит, она как раз сегодня или завтра должна выпасть. Интересно!

— Очень интересно. Рыба-то что делает, когда метлица падать начнет! Вся наверх поднимается и жрет. До того нажрется, что потом недели на две и клевать перестанет. Вот поедем завтра со мной в Людец, может быть, как раз угадаем на метлицу, если она сегодня не выпадет. Мы будем ее караулить возле будки Якова Иваныча.

Яков Иванович был бакенщик. Он жил в двух-трех верстах от Людца, на другом берегу Сны и присматривал за бакенами. Я бывал и у него.

Очень мне захотелось съездить в Людец — и на метлицу посмотреть, и поудить на нее интересно, и Якова Ивановича повидать хорошо бы, да и вообще в Людце хорошо. Только как же я уеду? А зверушки? Федя их кормить будет? А я, значит, без Феди… Нехорошо. Ему бы тоже интересно было. Он хотя и молчал, пока мы с Шуркой разговаривали, а слушал с интересом. Я уж его знаю, — он даже покраснел слегка. Как же быть? Думаю так и говорю Шурке:

— Не знаю… Мама отпустит ли. Да и… — и замолчал в нерешительности.

А Шурка говорит:

— Просись. Вера Александровна отпустит.

Я ничего не сказал ему на это, а сам все думаю, как же быть. А Шурка спрашивает:

— А это у тебя что же такое тут настроено? — и показывает на наши банки.

Я ему рассказал, чем мы с Федей заняты, а самому интересно стало, как Шурка отнесется к нашему новому занятию.

Шурка выслушал меня и говорит пренебрежительно:

— Занятно! Только это не по моей части, — а потом спрашивает: — Так вы и рыбу ловить бросили? Эх, вы! Ученые!..

— Да нет, мы и рыбу удить будем, только пока все некогда.

— Ну уж, я вижу — рыбаки вы пропащие! Потому ты и в Людец не хочешь ехать. Ну, что ж, воля твоя!

Мне показалось даже, что обиделся на меня Шурка. А у меня было такое чувство, будто меня в измене уличили.

Впрочем, обида скоро у Шурки прошла, и он хоть и улыбался пренебрежительно и губы презрительно сжимал, и подсмеивался над нами, но все же с интересом рассматривал наших зверушек и расспрашивал о них.

На другой день Шурка с утра ушел в больницу на перевязку, а Екатерина Васильевна — в город за покупками.

А мы с Федей опять на Ярбу пошли за мотылем. У нас такие утренние прогулки уже в привычку вошли.

Спускаемся мы под гору к реке, а у меня все вчерашний разговор с Шуркой из головы не выходит. И в Людец очень хочется съездить. Что мама меня отпустит, в этом я не сомневался. Но Шурка сегодня утром, когда уходил в больницу, так и не вспомнил о своем приглашении. Впрочем, я его еще увижу сегодня… А вот как бы сделать, чтобы и Федю позвал? Федю… А кто зверушек кормить будет, если и Федя уедет?

Так задумался я над этим трудным вопросом, что иду, смотрю в землю и ни на что не обращаю внимания.

Вдруг Федя говорит мне:

— Смотри-ка, Шурик, Тараканщик идет. Пойдем к нему.

А Тараканщика мы давно уж не видали, он уезжал куда-то. Я ему обрадовался, да и спросить у него кой-чего было надо.

Тараканщик шел по другой стороне улицы и был на этот раз без своего снаряжения — сачка и сумочки, вид имел городской, — в белом кителе с золотыми пуговицами и в новой фуражке. Видимо, в город шел.

Подошли к нему, поздоровались.

— А, — говорит, — великим натуралистам мое почтенье! Я к вам зайти хотел. Звать вас завтра на Иваческое озеро. Пойдем? Пойдем. Так?

На этот раз Тараканщик поторопился за нас сам себе ответить. Я не вытерпел, рассказал ему тут же о метлице все, что от Шурки слышал.

Тараканщик задумался.

— Я слыхал об этом явлении. И читал кое-что. Но не видал. А явление, действительно, интересное. Интересное? Интересное. Не поехать ли мне вместе с вами в этот самый Людец? А? Это далеко?

— На пароходе, — говорю, — верст тридцать будет.

— Так. А когда пароход идет?