– Зайдете с шестнадцати до семнадцати часов, – строго наказал мне участковый. Нетвердой походкой он пересек прихожую и обернулся. – По вторникам и четвергам! – уточнил, обнимая за талию постабстракциониста. – Спросить лейтенанта Егорова!

– О чем тебя спросить, лапа?! – Шилобреев увлек его в мастерскую. – Ну вот хотя бы, сколько у Гогена было баб, ты в курсе?!

Дверь за ними захлопнулась, и ответа нам с Рогожиным услышать было не суждено.

– На вас мой спортивный костюм! – нервно заметил Пал Палыч.

– Извините, – смутился я. – Прошу покорно в комнату. Я переоденусь и тотчас верну.

– Да уж нет! – скривился Рогожин. – Увольте! И кроме того, у меня мало времени!

– Какая удача! – Я сопроводил Рогожина в свою комнату. – Тогда перейдем сразу к сути.

Пал Палычу был предложен стул, сам же я устроился на диване. С мужем-рогоносцем всегда разговаривать скучно и тяжело. Я знал об этом раньше и убедился в очередной раз.

– Сегодня утром я видел свою жену, – как-то со скрипом начал Рогожин. – Мы с ней встретились в «Аркадии».

– Завидую вам, – постарался я серьезно отнестись к его сообщению. – И что дальше?

– Не ерничайте! – вспылил Рогожин. – Она во всем созналась!

«Вот уж дудки! – подумал я. – В том, чего не было, – это я могу еще поверить. Но чтоб Европа да созналась в том, что было!»

– Позвольте, а как вы узнали мой адрес?! – вдруг спохватившись, перевел я разговор на свое.

Все же официально я числился в покойниках. Странно еще, что на приватизированную мою комнату каких– нибудь дальних охотников-родственников не сыскалось. Впрочем, это было как раз не странно: все родственники давно позабыли о моем существовании, а торопиться с их розыском в занятой исключительно самосохранением нашей бюрократической системе никто бы не стал. Что касается Игоря Владиленовича, то после достижения нужного результата он, полагать надо, выкинул меня из головы в свете новых увлекательных задач. Пешка умерла – да здравствует следующая! Но, судя по смущению Рогожина, источники его информации были куда как прозаичней.

– У Веры Аркадьевны в записной книжке ваш телефон. – Пал Палыч захлопотал в поисках сигарет, и я предложил ему свои. – Благодарю. Она имела неосторожность назвать вас по фамилии. Дальше мои подчиненные…

– Понятно, – кивнул я. – Можете не продолжать. С таким штатом вам по плечу решение и более сложных проблем.

Рогожин отмолчался.

– Итак, Пал Палыч, – подстегнул я его, – извольте объясниться. У нас мало времени.

– Сколько вы хотите, чтобы оставить Веру Аркадьевну в покое? – медленно произнес Рогожин, пряча глаза.

«Началось! – Я напустил на себя деловитость и приготовился к аукциону. – Все вы, «гамбургеры» московские, одним, чем не скажу, мазаны! Если б ты меня пристрелить пообещал, я б тебя понял. Если б ты попытался набить мне рожу, я б тебя понял. Я понял бы тебя даже, если б ты разрыдался у меня на груди и заявил, что жить без нее не можешь!»

– А сколько вы предлагаете? – спросил я прямо.

Зять Маевского замялся.

– Десять тысяч! – выдавил он и поторопился тут же добавить: – Долларов!

Либо Рогожин был жмот, либо ценил меня дешево, либо, что вполне вероятно, тесть его особенно к деньгам не допускал и сверхприбылями не баловал. А возможно, и все вместе.

– Так вы полагаете, что жена вам изменяет? – Я подошел к окну и выглянул за занавеску. – А вам не жена, Рогожин, изменяет. Вам здравый смысл изменяет люто.

Один топтун Рогожина грелся в машине, второй – сторожил подъезд.

– Что вы хотите этим сказать?! – Пал Палыч следил за мной злыми и растерянными глазами.

– У моего любимого художника современности Евгения Монина есть картина под названием «Грачи улетели». – Я вернулся на диван. – Так вот, эта картина не продается. Засим позвольте откланяться. У меня была тяжелая ночь.

– Вы пожалеете! – Рогожин стремительно встал и вышел, громко хлопнув дверью в прихожей.

А я стремительно лег и накрылся стеганым одеялом. Но сон больше не шел. Сбросив одеяло, я посмотрел на окно между неплотно задернутыми шторами. Снег еще шел, а сон – уже нет.

«Ах, Руфь Аркадьевна, женщина-психиатр! – Я перевел взгляд на свои ухоженные ногти. – Все-то вы подмечаете, а младшенького – прозевали! Зевнули сыночка, мамаша! Случается, что у хорошего педагога ребенок вырастает отпетым раздолбаем и невежей. Случается, что у психиатра наследник становится законченным психом. Параноиком с большой буквы. И немецкая медицина тут ни при чем. Ни при чем тут Кречмер, на которого вы, Руфь Аркадьевна, ссылаетесь. Что немцу здорово, то русскому – смерть. Здесь надо, Руфь Аркадьевна, Ганнушкина освежить. В нашем-то с вами случае…»

Одолев расстояние до своего забитого книгами стеллажа, я пробежался по разноцветным корешкам и нашел то, что искал: «Психологию и психоанализ характера».

«Посмотрим! Посмотрим, что про вас, Аркадий Петрович, маэстро Ганнушкин думает. – По оглавлению я отыскал «группу параноиков». – Постараемся вас понять! Не хотим, но постараемся!»

Далее я углубился в чтение: «…Все их поступки, вся их деятельность определяются каким-то аффективным напряжением, всегда существующим вокруг переживаний параноика, вокруг его «комплексов», его «сверхценных идей»: в центре их всегда находится собственная, параноика, личность… Они неуживчивы и агрессивны: обороняясь, они всегда переходят в нападение и, отражая воображаемые ими обиды, наносят окружающим гораздо более крупные…» По мере чтения, интуитивно, я все больше нащупывал незримую, но прочную связь между капиталистом Аркадием Петровичем Маевским и этим обобщенным образом. «…Всякий, кто входит с параноиком в столкновение, кто позволяет себе поступать не так, как он того хочет и требует, тот становится его врагом; другой причиной враждебных отношений является факт непризнания со стороны окружающих дарований и превосходства параноика». Что там обронила Руфь Аркадьевна впопыхах?! Сыночек-де по молодости кому-то в шахматы любимую женщину проиграл! Вот что обронила Руфь Аркадьевна! А что упало, то пропало. Может, Маевский и не только любимую проиграл тогда приятелю Кешке? Может, он ему «сверхценную идею» о своей непобедимости слил? Шахматы возненавидел, но право на реванш оставил за собой и ждал его долго, почти всю жизнь! «…Видя причину своих несчастий в тех или других определенных личностях, параноик считает необходимым долгом своей совести – мстить; он злопамятен, не прощает, не забывает ни одной мелочи. Нельзя позавидовать человеку, которого обстоятельства вовлекают в борьбу с параноиком: этого рода психопаты отличаются способностью к чрезвычайному и длительному волевому напряжению, они упрямы, настойчивы и сосредоточены в своей деятельности; если параноик приходит к какому-нибудь решению, то он ни перед чем не останавливается для того, чтобы привести его в исполнение; жестокость подчас принятого решения не смущает его, на него не действуют ни просьба его ближних, ни даже угрозы власть имущих, да к тому же, будучи убежден в своей правоте, параноик никогда и не спрашивает советов, не поддается убеждению и не слушает возражений…» Вон как! Не завидую и я друзьям-соперникам подобных магнатов! Если этот Кешка, разумеется, не такой же законченный псих! Но два психа с абсолютно идентичными проявлениями болезни – это что-то из области невероятного. Не более вероятного, чем одинаковые отпечатки пальцев! А какого разумного и здорового человека Маевский мог повязать такими кровавыми правилами игры? Ведь существует же второй «список злого властелина», как существует или, вернее, уже не существует зареванный Стриж и другие вычеркнутые персонажи из данного списка!

Ломать голову над подобной антинаучной проблемой, впрочем, дальше я не стал. С детства имею привычку оставлять самое увлекательное напоследок. Чтение же очерка я закончил следующим сильным абзацем: «…В борьбе за свои воображаемые права параноик часто проявляет большую находчивость: очень умело отыскивает себе сторонников, убеждает всех в своей правоте, даже вопреки здравому смыслу выходит победителем из явно безнадежного столкновения именно благодаря своему упорству и мелочности».