– Кобель и сволочь! – отрезала Вера.

На радостях я было подумал, что это она двух разных интересующих меня людей имеет в виду, но, как оказалось, я ошибался. И то сказать: сволочь, как правило, «папой» не называют. В лучшем случае – «отцом».

– Ни одной сучки не пропустит, – продолжала Вера свой монолог. – Он и под Маринку клинья подбивал…

Европа вдруг зажала одной рукой рот, отчего машина опасно вильнула в направлении обгонявшего нас грузовика. По артикуляции шофера, мелькнувшего в окне с моей стороны, я примерно догадался, что нам посулили.

– Как думаешь, она нас видит?! – испуганно прошептала Европа, выравнивая «Тойоту».

– Кто? – не сразу сообразил я.

– Маринка?!

– Конечно.

Вера пристроилась к обочине и остановилась.

– Маринка, Маринка, – забормотала она быстро, сложив ладошки перед собой, – прости меня, подруга! Тебе ведь теперь все равно. А я давно хотела сказать, что мне мужик твой нравится!

Меня разобрала досада, но я сдержался. Вера Аркадьевна вела себя так, как будто никого рядом не было. Оригинально себя вела.

– А отец твой к нему как относится? – возобновил я прерванный разговор, когда она закончила наконец сеанс спиритизма и мы тронулись дальше.

– Папа? – Вера пожала плечами. – Рогожин его устраивает. Преданный, исполнительный, безвольный, скучный, трусливый…

Короче, она взялась перечислять все антонимы своего идеала.

До Малаховки, где обитала в дачном поселке на склоне лет затворница Руфь Аркадьевна, оставалось всего ничего, и прожить этот сравнительно короткий отрезок я хотел так, чтоб не было потом мучительно горько за бесцельно проведенные минуты. То есть как можно больше узнать о Маевском: его интересах, слабостях и привычках. Вера же, как и любая полноценная женщина, стремилась рассказать поболее о себе. Сворачивать ее в другое русло надо было с предельной деликатностью. Заподозрив мой повышенный интерес к персоне отца-миллионщика, Европа, девочка далеко не глупая, могла замкнуться, а то и просто высадить меня в грязном поле. Охотников до отцовского состояния, полагаю, хватало и без того.

– … А Джойл, сучка шоколадная, была, конечно, уверена, что раз она мулатка и ноги у нее из шеи растут – ей здесь все можно! Но ничего! Я ей припомнила «бостонское чаепитие»! Пока она млела, щупая коленку Завадского, я ей в чай пару таблеток слабительного отгрузила!.. Мужиков на «парти» сползлось, как мух на дыню! Ну и, понятно, пиво хлещут! А туалет всего один. И когда эта кошка орлеанская спохватилась… В общем, полное биде!

Внимая историческому сюжету из цикла «Европа и се заокеанские соперницы», я мучительно выискивал в нем зазор для поворота темы. «И как они все это рисуют?!» – бормотал мой сосед Кутилин, потея у мольберта и завидуя ловкости врожденных «пачкунов». Так и я теперь не мог вытянуть нужную нитку из клубка запутанных отношений Европы с приятелями, дабы связать что– нибудь для себя полезное.

– Вот дьявол! – «Тойота» чуть не въехала в габаритные огни стоящего впереди автомобиля. – Переезд закрыт! До весны здесь застрянем! Или его специально закрыли, а?! Чтоб мы с тобой…

Вера приникла ко мне. «Срочно нужен наводящий вопрос!» – лихорадочно соображая, я погладил ее по волосам.

– Срочно нужен наводящий вопрос! – заерзал я. – Вера! Ты не знаешь наводящий вопрос?!

– Заболел?! – спросила она томно.

– Нет. – Я усадил ее обратно за руль. – Вопрос неверный. Твой отец играет в шахматы?

– Папа?! Терпеть не может! – Европа удивленно воззрилась на меня. – А зачем тебе?! Хочешь турнир организовать?!

Сзади нетерпеливо засигналили. У кого-то сдали нервы. Присоединилась и Вера Аркадьевна: водительская солидарность – святое дело. Миг – и вся колонна у перехода подхватила «забастовочное движение».

«Ни фига себе! – растерялся я. – Оказывается, Аркадий Петрович Маевский, законченный в моем представлении гроссмейстер-каннибал, терпеть не может шахмат! Вот это поворот!» Спасибо Европа на помощь поспешила, а то бы я совсем повесил нос на квинту. Зацепив тему, она спонтанно взялась ее разматывать.

– Бабушка вспоминала как-то, что в детстве папа шахматный кружок посещал или секцию, не знаю… Тогда все ходили куда-то. Даже был такой проект: «Умелые руки». Там по дереву выжигали – мне дядя Ваня рассказывал.

– Точно! – обрадовался я. – А мой старший брат на баяне учился!

– А дядя Ваня – марки собирал! – подхватила Вера. – У бабушки до сих пор альбом хранится с «британскими колониями». В правом верхнем уголке на каждой королева оттиснута!

«Здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы остаться на том же месте!» – сказала Черная Королева. Кстати вспомнив «Алису в Зазеркалье», я припустил вдогонку за ускользающим вопросом:

– Так что же произошло в этой секции? Почему отец твой так шахматы возненавидел?

– Переиграл, наверное, – беззаботно предположила Вера. – Я в школьном возрасте овсянки переела. Сейчас видеть ее не могу!

«Ну ладно. – Я вдруг успокоился. – Похоже, в этом что-то есть. Забрезжило что-то. Надо с Руфью Аркадьевной аккуратно потолковать. Вернуть ее в годы младые… Прыжки с парашютных вышек, пирамиды, повальное изучение немецкого… Что там еще?! Будем придерживаться канонической психологии. Фрейда придержимся. Поищем в детстве Маевского причины его нынешнего сдвига по фазе! Авось да улыбнется!»

Где-то впереди прогрохотал товарняк, и вскорости вся колонна двинулась через переезд.

На подступах к дачному поселку «Тойота» забуксовала. Мощности японского двигателя явно было недостаточно, чтобы выползти из разбитой колеи. Пришлось мне засучить рукава. Вогнав под заднее колесо машины доску, отодранную самым разбойничьим образом от покосившегося ближайшего забора, я поднатужился и был нознагражден фонтаном грязи, окатившим меня, когда «Тойота» вырвалась из плена.

– Хорош! – зашлась в кабине счастливым смехом Вера Аркадьевна. – Придется тебя бесплатно в «Аркадии» обслужить! Как пострадавшего на ниве!

– Мыло, мочалка, шампунь, полотенце, зубная щетка, чистое белье, – продиктовал я, вытирая лицо.

– Это что за список? – Европа медленно повела «Тойоту» по узкой дачной улочке.

– Все необходимое, чтобы стать настоящим мужчиной, – пояснил я. – Это к тобой уже перечисленному.

– Ах ты!.. – Она, не договорив, остановила машину у окрашенных в густой синий колер железных ворот.

Трехэтажный, ветхий даже отсюда дом темнел в глубине участка за высокими соснами. Окна в нем были погашены. Учитывая наступившие сумерки, это выглядело подозрительно.

– Почему у бабушки свет не горит?! – с тревогой спросила у меня Европа.

«Жила-была старушка, вязала кружева, и, если не скончалась, – она еще жива», – зазвучала в моей голове старая английская песенка.

– Сейчас узнаем. – Я вылез из «Тойоты» и побрел, утопая по колено в сугробах, к темному дому.

Дом вблизи оказался куда неприступней, чем это привиделось мне с дороги. Окна первых двух этажей были забраны прочными дубовыми ставнями, а где ставни были открыты – стекла надежно предохраняли витые кованые решетки. Два стреловидных окна мансарды украшали витражи, сюжеты которых снизу, да еще и в сумерках, разобрать я затруднился.

На коньке черепичной крыши помимо спутниковой антенны торчал флюгер в форме плоского петуха. «Посади ты эту птицу, – молвил он царю, – на спицу; петушок мой золотой будет верный сторож твой». Так рекомендовал пушкинский звездочет. Петух из гнезда Маевских, не столь родовитых, как династия царя Додона, был ржаво-бурый, точно вынули его из духовки.

«Вот погоди! – ворчал мой дядя. – Клюнет тебя жареный петух в задницу – узнаешь, каково не в свое дело соваться!»

Порыв ветра прошумел в разлапистых ветках дачных сосен, и петух угрожающе заскрипел. «Не настала ли пора задницу поберечь?!» – вздрогнул я суеверно.

Пока Вера Аркадьевна определяла свою «Тойоту» в кирпичное стойло, я обошел дом по периметру. Со стороны, обращенной к лесу, я заметил порядком уже заметенные и оттого едва различимые следы, ведущие от забора к толстому громоотводу, лепившемуся по углу дачи. Задравши нос и всматриваясь в темноту, я как будто заметил, что витраж крайнего мансардного окошка с этой стороны был выставлен. Проверить наверное можно было лишь изнутри, куда, впрочем, меня уже настойчиво и приглашали.