– Сольемся в экстазе! – Молодой охотник за безбилетными поднял стакан.

Пассажиры поглядывали в нашу сторону с недоумением и опаской. Мало ли что мог выкинуть отряд буйных контролеров, затеявший пьянку на вверенном маршруте.

В Голицыно мы распрощались со своими сослуживцами и вышли под мокрый снег. Причем Гудвин вышел в состоянии большого душевного подъема. Кое-как мы выяснили на станции дорогу к ресторану «Последний рубеж» и продолжили наше путешествие. По дороге еще Гудвин упорно пытался колядовать, пугая местных обывателей своим устрашающим видом. Я, разумеется, тоже невольно дополнял эту жанровую картинку.

– Может, отгул возьмешь?! – в конце концов не выдержал я.

– Все ништяк, Угорь! – веселился бродяга. – Не дрейфь! Пару километров осталось!

Долго ли, коротко ли, но все же одолели мы эту финишную прямую.

Ресторан «Последний рубеж» – высокий терем под старину, выполненный из теса и потемневших за годы его стояния бревен – уютно светился в наступающих сумерках всеми своими окнами, заправленными в резные наличники.

Шумное трио каких-то пижонов, обутых в лаковые туфли, обогнав нас, вознеслось по крыльцу и забарабанило в дверь. На двери открылось слуховое окошко. Что им было сказано, я не расслышал, однако самый напористый из молодчиков посулил сказавшему «обломать рога». И тогда в образовавшуюся щель высунулась могучая лапа с пылающей головней. Оскорбитель в подожженной дубленке падал с крыльца, как подбитый «мессершмит» – исторгая рев и языки пламени. Его компаньоны, скатившись по лестнице, забросали погорельца комьями грязного снега, и вся троица с бранью и обещаниями еще разобраться удалилась несолоно хлебавши.

– Ох, ни фига себе поужинали ребята! – изумился Гудвин за нас обоих. – Ты видел, а?!

Я видел. Судя по этому яркому эпизоду, миссия мне предстояла не из легких. «Последний рубеж» оборонялся неизвестными ополченцами в лучших традициях наших отцов. Только бутылок с зажигательной смесью не хватало.

В процессе оперативного совещания мы с Гудвином разработали план взятия «бастиона». Основным разработчиком выступил мой более тертый школьный товарищ. Со времен его кавалерийского набега на «стекляшку» немало воды утекло, зато ума прибавилось. План его был простой и надежный.

– Ты давай по-быстрому внутрь, – сказал Гудвин, присаживаясь на ступеньки, – а я на стреме останусь.

Других идей на этот раз у меня не родилось, и я поплелся в харчевню. На мой робкий стук отзыв последовал незамедлительно.

– Ну, хана тебе, падла! – распахнув настежь дверь, прорычал звероподобный громила. – Сам напросился!

Он сгреб меня в охапку и забросил внутрь помещения. Словно жаба, я шлепнулся на покрытые лаком доски пола, и на спину мне опустилось чье-то тяжелое колено.

– Я насчет Стрижа хотел узнать! – прохрипел я, придавленный весом в центнер.

И сразу почувствовал большое облегчение. Громила слез со спины, давая мне возможность самостоятельно подняться на ноги.

– Стрижа тебе надо? – Он скользнул взглядом по моему обмотанному бинтами лицу. – Боцман! Тут какая-то мумия Стрижом интересуется!

– Тащи ее сюда, – распорядился бородатый мужичок вполне миролюбивой крестьянской наружности, гревший, сидя на табуретке, руки у почтенных размеров жарко натопленного камина.

Как оказалось, это и был названный Боцман.

Громила подтолкнул меня так, что я долетел до него будто перышко, подхваченное порывом ветра.

– Садись, добрый человек. – Боцман щелкнул пальцами, и громила швырнул меня на свободный стул. – Рассказывай, зачем тебе Стрижа.

Окинув беглым взглядом просторный зал, я понял, что посетителей в ресторане давненько не принимали.

– Что ж ты замолчал? – Боцман подбросил в камин пару поленьев. – Ты не молчи. У нас балагуров любят. Верно, Мишаня? Молчунов у нас бьют по почкам.

Громила заржал. Шутка пришлась ему по душе. Я уже собрался отлить Боцману порядочную пулю вроде того, что Стриж приходится мне седьмой водой на киселе и все такое прочее, как дверь вздрогнула от удара.

– Что-то к нам зачастили сегодня, – молвил Боцман. – Мишаня, поди-ка прими там, кого Бог послал.

Если б кого Бог и послал, так это Боцмана. За его смиренной внешностью и простецким говорком угадывался настоящий душегуб. Я б его сам послал, будь на то моя воля.

Мишаня, переваливаясь с ноги на ногу, словно его лесной тезка, затопал на выход.

– Отскочи, параша! Штифты закрою! – услышал я сзади голос Гудвина.

Похоже, ему надоело мерзнуть на улице.

– Кто это у нас там по фене ботает? – удивился Боцман.

– Ты кто?! – спросил Мишаня ушлого бродягу.

– Адмирал! – рявкнул Гудвин.

– Какой адмирал?! – продолжал допытываться любознательный Мишаня.

Я обернулся. Мне тоже стало интересно, какой Гудвин адмирал.

– Нахимов! – Гудвин боднул громилу макушкой.

– Ой! – сказал Мишаня, хватаясь за живот и отступая в сторону.

Скорее мой спутник был похож на флотоводца Нельсона, если уж между адмиралами выбирать. Уронив на пол футляр с протезом при виде сидящего у камина мужичка, он распахнул свои объятия:

– Боцман! Боцман, черт старый!

– Невезуха! – Мужичок вскочил, опрокинув табуретку.

И два уркагана бросились хлопать друг дружку по плечам.

По лагерной кличке Гудвина я догадался, что и там он успел себя зарекомендовать как полный неудачник.

– Ты как здесь?! – Боцман потащил бродягу к столу, украшенному разнокалиберными бутылками. – Давай за встречу по маленькой! Глаз-то куда делся?!

– Голубь клюнул, – ответствовал Гудвин. – Давай уж по большой!

– Почему-то я не удивляюсь, – наполняя стопки, заметил Боцман.

Мы с Мишаней на этом празднике остались наблюдателями.

– А это кто? – Боцман проткнул пальцем воздух в моем направлении, когда они отметили нечаянную встречу.

– Да хрен его знает. – Гудвин потащил к себе тарелки с разносолами и маринованными грибками.

Лицо у меня вытянулось, но под бинтами этого никто не заметил.

– Шучу, – сказал Гудвин, закусывая с чавканьем и сопением. – Кореш мой. От ментов бегает.

– А чего морда замотана? – поинтересовался старый бандит.

– Морда-то?! – Гудвин задумчиво посмотрел на меня и высморкался под ноги. – Я ж говорю: от ментов бегает! Пятерых замочил! Вот и пришлось ему пластическую операцию сделать!

– Вон как! – закряхтел Боцман. – А мой-то Мишаня чуть ему шею не свернул! Ну иди, человек хороший! Отведай, что Бог послал, да расскажи о наболевшем!

Наболело у меня за последние месяцы много, но всего я Боцману рассказывать не стал. Рассказал только, что за Стрижом должок имеется и пришел я его сполна получить, потому как операция моя пластическая в немалые деньги стала.

– Должок?! – Боцман с Мишаней переглянулись. – Должок! Ты понял, да?! Он со Стрижа должок пришел получить!

Смеялись они долго и заразительно.

– Ой, не могу! – вытирая слезы, хрюкнул Боцман. – Должок!

И вдруг сделался серьезным.

– На небе получишь. – Он подцепил вилкой груздь и отправил в рот. – Я сам бы получил, да не спешу туда. Стрижа твоего неделю назад какой-то маньяк ножичком почикал. Мишаня, принеси-ка еще дровишек.

Громила, не переча, отправился за топливом.

– Я над ним крышей был, – поведал нам Боцман. – Мы – народ сельский: ведем себя тихо, беспредела не чиним. Или столичным твой Стриж поганку завернул, или, как с тобой, за долги его пописали. Мы с покойничком в доле состоим, так что я вот теперь хозяйство принимаю. На днях покупателей жду.

В общем-то это все, что я хотел выяснить. Стрижа, как и Варданяна, зарезали. Значит, размен фигур состоялся. Офицер Стриж из последней шеренги, «мастер кинжальных проходов», как отметил Митька Вайс, и, как его именовали в средневековой прозе, «лучник», пал на шахматном поле боя. Последние сомнения насчет существа игры, в которой я и сам принимал посильное участие, у меня угасли. Угасли, как уголек на кончике сигареты, раздавленной в пепельнице, когда я дослушал повествование Боцмана.