Михал то ли не понял, то ли не слышал этих слов и оставил их без внимания. Но Кэтлин покраснела и, пробурчав что-то невнятное, выскочила из комнаты. Браун была озадачена.

— Неужели мы допустили какую-то бестактность? Она обиделась?

Не дожидаясь выяснений, Лаура поспешила выразить свое соболезнование.

— Бедняжка! Как она ужасно выглядит! Кожа да кости! Куда девалась вся ее красота! — Потом обратилась к Михалу с вопросом: — Может, Кэтлин больна? Перенесла тяжелую операцию?

Я испугалась и украдкой взглянула на Михала. Он был серый, а глаза сверкали, как два лезвия.

— Кэтлин здорова, молода и красива, — сказал он. — Вам бы очень хотелось иметь ее кожу да кости, но, увы, тут никакая операция не поможет.

— Браво, браво, Язон, — громко рассмеялась Ребекка. — Все же роль Тристана тебя кое-чему научила. Ты неплохо защищаешь королеву.

Кэтлин вернулась, села рядом с Михалом. Он взял ее за руку, вызывающе глядя на присутствующих. Бледные и сердитые, они сидели рядом, отделенные от всего мира, как две чайки на уплывающей льдине. И в эту минуту в комнату вошел Стивенс. Он быстрым взглядом окинул сцену.

— Какое милое общество! — воскликнул он. — Гости из Лондона!.. Семейное торжество. А где же наш дорогой Джеймс?

Лаура фыркнула, Ребекка пробасила:

— Джеймс, или король Марк, сейчас, пожалуй, чувствует себя королем Лиром. Семейной идиллии не получилось.

А стало быть, суд все же состоялся. За исключением полковника Митчела, который находился в больнице по поводу стенокардии или хронической злости, все прочие «разгневанные бароны» находились здесь, испытание раскаленным железом казалось неизбежным. Кэтлин высвободила из ладони Михала свою руку. Танцующей походкой манекенщицы вышла на середину комнаты. «Самое модное лицо сезона», вызывающее и надменное, застыло, превратившись в маску. И только пальцы ее правой руки судорожно сжимались, выдавая волнение.

— Леди и джентльмены, — сказала она по-девичьи нежно. — Я здесь не гость. Я приехала домой. Мой друг, мистер Майкл Гашинский, любезно проводил меня сюда. Завтра он будет сопровождать меня в Труро, хотя перед отъездом в Америку у него масса срочных дел. Мне бы очень не хотелось, чтобы в моем присутствии вы подшучивали над моим мужем, профессором Брэдли. А теперь прошу извинить, я должна перед дорогой уложить свои тряпки. — И она улыбнулась, окинув взглядом многочисленные крепы и меха. Маска исчезла, воцарилась тишина. Кэтлин и Михал удалились. Гости не могли прийти в себя, словно после выступления знаменитой актрисы.

Первой опомнилась Ребекка.

— У этой малютки большое будущее. Из нее получилась бы неплохая Гофолия[55].

Лаура Уиндраш, которая после бегства своего чеха-изобретателя в Бразилию не верила никому и ничему, глядя на Браун, прошипела:

— Я всегда говорила, что знакомство с иностранцами до добра не доведет.

А Браун тем временем пыталась разобраться в том, что произошло.

— Почему же они не женятся? Майкл и в самом деле уезжает? Ведь они католики. Брак с профессором ни к чему ее не обязывает.

И тут-то взял слово Роберт Стивенс:

— Простите, но все вы несете вздор. Театр, католики, иностранцы… Вся эта абсурдная ситуация — дело рук Брэдли. Это он своим неестественным отношением к жизни загнал двух молодых людей в тупик. Сейчас они капитулируют, но это еще не конец, о нет!

И, одержимый своей идеей фикс, взъерошенный, он схватил шляпу и, не попрощавшись, мелкими шажками выбежал из дому.

Как только хлопнула калитка (он наверняка поспешил в больницу поделиться новостями с Митчелом), Ребекка воздела вверх обтянутую черной перчаткой руку. Как подлинная классическая героиня, она любила монологи, обращенные к отсутствующим.

— Нет, мистер Стивенс, — с чувством произнесла она, — вы не правы, переоценивая Джеймса и презирая театр! Нормальные молодые люди сами загоняют себя в тупик, а потом сами же находят из него выход. И ни один профессор в мире не в силах помочь им или помешать. А вот театр… Неужели, мистер Стивенс, вы думаете, что Брэдли, или наша малютка, или, скажем, этот Тристан, он же Отелло, сумели бы выбраться из тупика, если бы не театр? Все они играют роли, которые сами себе придумывают! Поэтому писатели, не понимающие театр, не должны писать о жизни.

Окончив тираду, она допила свою рюмку и, раскланиваясь, словно перед рампой, величественно поплыла к дверям. Браун все еще не могла сообразить, в чем дело.

— Кто Отелло? — спрашивала она. — Они все что-то сочиняют? Я думала, что Кэтлин — манекенщица. Ты, конечно, права, Лаура, иностранцам верить нельзя, а разве англичанам можно? Все мужчины одинаковы!..

Мисс Уиндраш гордо выпрямилась.

— Пойдем, дорогая. Ты слишком чиста душой, чтобы понимать такие вещи. Good-bye.

Гости ушли, Кэтлин я застала на кухне. Она сидела в плетеном кресле, прислонившись к стене. Напротив нее, скрестив руки и угрюмо глядя в окно, стоял Михал.

Все вещи были уложены в субботу вечером, воскресное утро ушло на домашние дела. Михал пылесосил ковры, Кэтлин подбирала букеты. В доме у Франтишека больше всего им нравились именно эти занятия.

— А почему все же вы от него ушли? — спросила я.

Они на минуту прервали работу, задумались. Наконец Михал пробурчал:

— Мы ниоткуда не уходили по своей воле, нас выгоняли.

Кэтлин покачала головой.

— Нет, Драгги нас не выгонял.

Михал выскочил из комнаты, забыв выключить пылесос.

— Кто это, Драгги? — поинтересовалась я.

Кэтлин пожала плечами.

— Да так, один югослав. Художник.

После обеда я подала трюфели, любимое лакомство Кэтлин. Но Михал не стал есть.

— Мне бы борща или фляков, — сказал он.

Время шло. К сентябрьскому воздуху был подмешан запах лаванды, роз и луговой ромашки, солнце уже стало по-осеннему золотым, но листья не спешили улетать, еще прочно держась на ветках. Вокруг такое чудо, а Михал и Кэтлин сидят, уткнувшись носами в книжки. Чемоданы Кэтлин уже лежали в багажнике. Я попросила их взять меня в Пар. И они неожиданно охотно согласились.

Долгое время мы ехали молча, потом Михал тихонечко замурлыкал песенку «про сердце в походном ранце», Кэтлин с большим энтузиазмом хлопала в такт ладошами и тоже подпевала, слова она знала наизусть. Мы остановились у вокзала, там на стоянке уже издали бросался в глаза «роллс-ройс» — машина Брэдли. Эрнест приподнял шляпу. Профессор прохаживался взад и вперед у входа на перрон, станция крохотная, он тут же направился в сторону «морриса». Кэтлин в строгом костюме все той же студии Питера, скромно небрежная, словно ей предстояла встреча с дядюшкой, шла навстречу мужу. Брэдли был заметно взволнован. Он снял шляпу, сдержанно обнял жену и, взяв ее под руку, повел к своей машине.

Воскресные зеваки, желая разглядеть, кто и откуда приехал, медленно приближались к машинам. Мы с Михалом стояли в стороне. Профессор помог Кэтлин сесть в машину и теперь обратил свое внимание на меня:

— Миссис Бёрнхэм, вы великолепно выглядите, видно, почки не доставляют вам больше хлопот. Надеюсь, мы теперь будем чаще видеться! — И поцеловал мне руку.

С Михалом он не поздоровался. Профессор стоял перед ним, опершись обеими руками о палку, и, может быть, не мог найти нужных слов. Наконец он поднял на него взгляд, в котором радость была смешана с болью.

— Попутного ветра, мой мальчик! Чем я могу тебе быть полезен?

Я видела, что Михал едва сдерживался, чтобы не броситься ему в объятия.

— Спасибо, профессор, мне ничего не нужно. — И отвернулся.

Эрнест открыл дверцы «морриса», профессор сел за руль «роллс-ройса», Кэтлин рядом с ним. Затарахтел мотор, силы были на исходе, я чувствовала, что Михала бьет дрожь. Вдруг боковое стекло «роллс-ройса» опустилось, в окне показалась голова Кэтлин, освещенная косо падавшими лучами, она казалась огненной. Михал рванулся, машина засигналила, Брэдли нажал на газ. Голова в окне светилась, как факел, отдалялась, становясь все меньше и меньше, пока наконец на повороте ее не заслонил «моррис». Михал пробежал несколько шагов и остановился. Я догнала его.