«Помогу»,— твердо пообещала она.

И вот сейчас она пытается сдержать свое обещание, но пока из этого ничего не выходит... Но ведь все-таки кому-то понадобилось упрятать Антона в колонию, и сделали это так чисто, что все уверены: Антон — взяточник. А вот сейчас убеждают и ее в этом. Отец ссылается на Зигмунда Яновича. Да, конечно, Лося она знала с детства. А не поехать ли к нему, не взглянуть ли на этого железного старика, ведь у него в руках все нити дела Антона? Неважно, что он отказал отцу; может быть, ей не сумеет отказать...

 Петр Петрович тоже в это время думал о Зигмунде Яновиче, и, если для Светланы нынешний прокурор области был лишь человеком, облеченным особой властью, от которого зависела судьба Антона, то для Петра Петровича этот самый Лось был частью его собственной жизни.

Они и сошлись-то в Москве на курсах по принципу землячества. Хотя Лось был не третьяковский, но все же земляк — вырос в областном центре. Волосы ежиком, на большом, вечно шелушащемся от солнечных ожогов носу — бородавка. Издеваясь, ему пели почти как в «Борисе Годунове»: на носу бородавка, на щеке — вторая... Он сам над этим смеялся. Наверное, они все тогда были веселы, по нынешним временам — слишком молоды, двадцать три, а уже слушатели таких курсов. К военным вообще относились особенно, считали — это цвет народа, ребята с культурой, образованием. Лось славился как балагур и знаток поэзии, он помнил Есенина наизусть, хотя считалось — это поэт крамольный, говорили: только разложенец мог написать «Москву кабацкую», но Лось читал стихи и нравился девушкам. Он и свел Найдина с Алисой, свел в театре: знакомься, дочь отцовского приятеля. Найдин еще не встречал таких женщин — строгих, много знающих, увлеченных математикой Лобачевского. Очень скоро выяснилось — им есть о чем поговорить, и он стал приезжать к ней на квартиру к Никитским воротам. Она окончила Высшее техническое, стала инженером-технологом.

Странно, он плохо ее помнит, свою первую жену, вот Катя до сих пор рядом с ним, а Алиса... Остались в памяти строгость взгляда и строгость суждений: все должно быть отдано делу, здесь не может быть никаких компромиссов. Он так и не знает, любил ли ее или женился просто потому, что пришла пора, все-таки не мальчишка. Сколько написано разного о первой любви, вообще о первом в жизни, а у него... У него первой любовью была Катя, когда он уже столько всего пережил... Наверное, это странно. Вот Зигмунд Лось тех лет остался навсегда в памяти: и как смеялся, раскачиваясь из стороны в сторону, и как читал стихи, прикрывая глаза и словно прислушиваясь к своему голосу, и как отдавал команды на учении, любовно растягивая гласные и неожиданно обрывая их.

Они едва тогда успели окончить курсы, как их обоих отправили в один полк под Ленинград. У каждого было по три кубаря в петлицах. Других выпускников сделали комбатами, а их заставили командовать ротами. Только они пригляделись, с кем придется служить, как началась финская.

Поначалу казалось: у противника укрепления — не подступись, финны торчат в тепле, а наши мерзнут на злом морозе, вырыв норы. Сунешься к финнам, а там проволочные заграждения в семь колов. Пробовали по ночам делать проходы — проволока на морозе звенит, финны бьют из пулеметов и автоматов по звуку. Рота редела, много было обмороженных, а кого побили и «кукушки» — финские снайперы, торчавшие весь день на соснах. Только в декабре, к Новому году, сообразили: прорыв надо готовить всерьез. Завезли валенки, ушанки, для командиров — полушубки, настроили землянок, вылезли из этих чертовых нор, где жгли костерки, там же и оправлялись. Прибыли танки, артиллерия, лыжники, и тут же почти у передовой учились штурму. Сначала были пробные бои, вели долгую артподготовку, старались бить по дотам, а потом, когда началась атака, натыкались на свирепый огонь. Было ясно — во время артподготовки финны отсиживаются в укрытии, а едва орудия смолкают, сразу же занимают позиции.

Это Зигмунд Лось предложил на разборе: какого, мол, черта ведем так артподготовку; надо бить по передовой линии, а потом перенести огонь вглубь, противник вылезет из укрытий, займет позиции, тогда вернуть огонь на передовые, а потом опять дать его вглубь, и так несколько раз. Командир полка похвалил: четкая мысль. Куда уж четче, черт возьми!

Рвали оборону десятого февраля, это Найдин помнит хорошо. Мороз был яростный, шла атака за атакой. Тяжкая была война.

И все же он, хотя и поднабрался опыта, был еще мальчишкой и потому в марте попал в историю. Они выходили к Выборгскому шоссе, а финны открыли шлюзы, и вода рванула в низины. Она надвигалась стремительно, блестя на солнце, казалась белой ртутью, пар поднимался над ней и сразу же замерзал в воздухе радужными кристалликами. Он решил: проскочим обочиной, двинулся вперед первым и рухнул в воду. На морозе сковало мгновенно. Его занесли в какой-то разбитый домишко, полушубок на нем замерз так, что пола сломалась, он уронил руку на стол — она зазвенела, как стеклянная. На нем разрезали одежду, потом растирали голого водкой, и все же ноги почернели — вода залилась в валенки. Вот таким обмороженным отправили в Ленинград. Врачи поговаривали — придется отнимать ступни, но он не дался. В окно госпиталя видел, как в мартовский солнечный день шли по улице войска и их приветствовала толпа. А в «Ленинградской правде» появилось сообщение: ему присвоено звание Героя Советского Союза — за то, что в первых рядах рвал оборону финнов.

В эти дни и приехала Алиса. Он уже начал ходить, и Алиса увела его в парк, несколько раз огляделась, сказала шепотом: «Зигмунда Лося арестовали». Он не поверил, но она стала сердиться: просто Найдин ни черта не понимает, у Лося отец — поляк, но он это скрыл, чтобы пробраться в армию. Петр Петрович ответил — поляков не так уж мало в армии, тогда она усмехнулась, объяснила: это не те поляки. Отец Зигмунда прибыл скорее всего по заданию буржуазной разведки. Но Найдин видел, как воевал Лось. Сказал Алисе: Зигмунд под пули подставлялся не меньше моего, это случайность, что ему тоже Героя не дали. Но Алиса была строга, жестко сказала: пусть он об этом не говорит, органы лучше знают, что делают, и, как ни больно ему признаваться, он поверил тогда жене, только все время удивлялся, как же это так здорово мог Лось притворяться — наверное, был опытный.

Войну он встретил командиром полка. Сейчас это и представить трудно — было ему тогда двадцать шесть, а уже имел три шпалы в петлицах, все-таки — герой финской. Первый бой в Прибалтике он вел 24 июня, успел расположить батальоны на холмах, и уже на рассвете показались мотоциклисты, а затем танки с пехотой. У него был опыт, он знал — надо особое внимание обращать на фланги, артиллерию заставил выкатить на прямую наводку — двадцать танков они подбили, продержались до вечера, а потом, в темноте, по приказу стали отходить. Он был обстрелянным командиром, сумел взять в свои руки полк, не допустил паники, хотя и тяжело было отступать... И все же он не любил вспоминать войну. Конечно, много случилось на ней разного, но вспоминать — значило для него возвращаться не только мыслью, но и всем существом в дни, пахнущие дымом, смрадом пожаров, кровью.

О смерти Алисы он узнал в сорок втором, только к этому времени с уральского завода прибыла почта, в которой сообщалось: цех, где Алиса работала, готовил снаряды, взрывчаткой снесло чуть не половину линии. Алиса эвакуировалась с заводом в сентябре, он от нее так и не получил ни одной весточки.

А вот Лося он встретил на войне, и встреча эта была для него важной. В сорок третьем его назначили командовать дивизией, он ехал в «виллисе» мимо двигающихся по грязи войск. Шоферу сказал, чтобы ехал не торопясь, дивизия была только сформирована, и он внимательно вглядывался в солдат, одетых в новые шинели, легко отличая тех, кто уже был обстрелян. И вот, когда «виллис» стал объезжать застрявшую в колдобине машину, которую солдаты пытались вытолкнуть плечами из жирной лужи, мелькнуло знакомое лицо офицера. Что-то дернулось в нем, он кивнул шоферу: ну-ка, давай назад. Разворачиваться не стали, подъехали задом, и, едва поравнялись с машиной, как увидел грустные глаза, нос с бородавкой.