— Ладно, приходилось спать и в худших условиях.

В тот момент меня совершенно не волновало, выспится он в эту ночь или нет. То есть на шкале приоритетов удобная постель для Флейшмана располагалась в самом низу. Вот если бы в моем номере стояла кровать, утыканная гвоздями, я бы с радостью предложила ему устроиться на ней.

— А на что ты рассчитывал?

— По-моему, ты злишься. — Он словно указывал, что мне следует сменить тон.

Такого понятия, как «совесть», для Флейша, похоже, не существовало.

— Я злюсь, потому что ты играешь на моих нервах.

Он приподнял плечи, будто демонстрировал ангельскую невинность.

— Я ведь говорил, что хочу поехать на конференцию, встретиться с авторами. — Он покачал головой. — До сих пор не могу поверить, что разговаривал с женщиной, которая написала «Шаловливую маркизу».

Я покачала головой. Неужто бедняга совсем рехнулся?

— Такой чуши я еще не слыхала. Ты только-только начал читать эти книжонки…

— Книжонки! Да как у тебя язык поворачивается?!

— А теперь ты прямо фанат любовного романа! Не говоря уж о том, что в своем стремлении пообщаться с авторами готов выставить меня круглой идиоткой.

— Как?

— Преподнеся мне такой сюрприз.

— А что мне оставалось делать? Если бы я поделился с тобой своими планами, ты бы запретила мне приезжать. А кроме того, никто и не заметил моего появления, за исключением тебя и, возможно, сандвича с копченой колбасой, с которым ты обедала.

— Я видела, как поворачивались головы, когда ты возник у нашего столика. Дамы сразу смекнули, что это не просто так. — Я запнулась. — И кто дал тебе право обзывать Дэна сандвичем с копченой колбасой?

— Он пустышка.

— Он очень милый.

— Точно. Даже родился в рубашке.

— Если хочешь знать, отец у него — сантехник. И в Корнелле он получал стипендию!

— Будь его отец хоть святым, мне без разницы. Души у него нет. Неужели ты сама не увидела, заглянув в его пустые глаза?

Сейчас я заглядывала в глаза Флейшмана. Пустыми они не были, но мне показалось, что души нет как раз у него. Он буквально высасывал воздух из номера, из меня.

— Честно говоря, Ребекка, — продолжил он, — если ты не ценишь себя выше этого пластмассового человечка, одетого братьями Брукс, твою самооценку не поднять и подъемным краном.

— До твоего появления с самооценкой у меня все было в порядке.

— Ну да. А как насчет блевотины, которая перепачкала одного несчастного редактора?

По моему телу пробежала дрожь.

— На нее попало совсем ничего.

— Господи!

— Не так уж все было и плохо…

Кого я хотела обмануть? Это был кошмар. При воспоминании о полете мне хотелось провалиться сквозь землю от стыда.

— Видишь? — Он назидательно покачал пальчиком. — Мне следовало лететь с тобой.

— Зачем? Чтобы меня вырвало на тебя?

И знаете, идея как-то сразу начала мне нравиться.

Флейш всплеснул руками:

— Не пойму, что с тобой происходит! Такое ощущение, будто ты не рада меня видеть.

— Потому что я начинаю чувствовать, что ты высасываешь из меня жизнь и будешь сосать и сосать, пока не останется одна оболочка. Ты сук-куб.

Он вскинул руку, останавливая меня.

— Во-первых, суккуб — женского пола, дьяволица. Полагаю, ты хотела сказать — инкуб. Ты все-таки редактор, а потому должна правильно использовать слова.

Раздраженно фыркнув, я упала на кровать.

— Во-вторых, — он навис надо мной, — твои слова меня обидели. Я не пиявка, которая к тебе присосалась. Когда я в последний раз занимал у тебя деньги?

Я говорила об эмоциях, а не о финансах, но раз уж он об этом упомянул…

— Как насчет счета за кабельное телевидение?

Он моргнул.

— При чем тут это?

— Ты сказал, что в этом месяце у тебя нет денег, чтобы заплатить за него, поэтому заплатила я. А на следующий день появился с новеньким ай-подом[58].

— И что?

Что-что… Как будто он не понял!

— И как ты оплатил эту поездку?

— Точно так же, как ты — эту шелковую пижаму. По карточке.

Я покачала головой.

— Что? — завелся Флейш. — Думаешь, ты единственная в этом мире, кто может позволить себе влезть в долги?

— На твои долги мне наплевать.

— Тогда из-за чего ты так злишься? Из-за счета за кабельное телевидение? Из-за моего ай-пода?

— Я не злюсь! — воскликнула я, хотя… конечно же, злилась.

— Хорошо, — пробурчал Флейшман. — По возвращении выпишу тебе чек.

Я подняла голову:

— Если ты можешь выписать чек, почему не сделал это двумя неделями раньше?

— Две недели назад денег у меня не было. Ладно, наверное, мне не следовало покупать ай-под до того, как я расплатился с тобой. А может, следовало купить ай-под тебе. Ты бы порадовалась?

— Хватит об этом. — Действительно, какой смысл? Я так злилась на него, что подобные мелочи не имели ровно никакого значения. — Плевать мне и на счет за телевидение, и на ай-поды, и на все остальное.

— Дело не в том, что я жадный, — не унимался он.

— Нет, ты щедрый. Слишком щедрый. Возможно, потому, что не зарабатываешь деньги. Просто ловишь их, когда они падают тебе в руки.

— Я работаю!

— Флейш, ты не работаешь. Во всяком случае, постоянно. Ты не работаешь, и ты ничего не можешь довести до конца. Я готова спорить: ты не закончишь и ту пьесу, которую сейчас пишешь!

— Поспорим?

— Нет.

Я уставилась на него. Он — на меня.

Это было нелепо. Мы были соседями, однако происходящее в моем номере куда больше напоминало семейную ссору. Ссору между супругами, для себя уже решившими подавать на развод. Если бы Флейшман ворвался сюда, заявив, что причина его появления в Портленде — ревность к Дэну, все пошло бы иначе. Я бы тут же растаяла. Восприняла бы его приезд как рыцарский поступок.

Вместо этого он утверждал, что ему хотелось пообщаться с мастерами любовной прозы, и его совершенно не волновало, нравится мне его присутствие здесь или нет.

— Я тебе покажу. Сама увидишь. И удивишься.

— Я удивлюсь, если ты действительно сделаешь хоть что-нибудь.

И это говорила я? Если б он закончил эту ужасную пьесу, я стала бы всеобщим посмешищем.

Но, как и всегда, если я впадала из-за этого в панику, мне на помощь приходили числа. В Нью-Йорке пьесы писали половина занятых неполный рабочий день. Если предположить, что таких набиралось сорок тысяч, получалось двадцать тысяч пьес. Каждый год на Бродвее и вне Бродвея ставилось порядка сотни пьес. То есть до сцены доходила одна пьеса из пятисот.

Теория вероятностей определенно работала на меня.

— Сама увидишь, — повторил он.

Наутро я проснулась от стука в дверь. Перевернулась на другой бок, застонала, взмолившись, чтобы незваный гость развернулся и ушел. Потом услышала, как звякнула цепочка, а в прихожей послышались мужские голоса. Я успела разлепить глаза, чтобы увидеть, как Флейшман вкатывает в комнату тележку с завтраком.

— Обслуживание номеров, — пояснил он.

Я села.

— И когда ты заказал завтрак?

Флейшман, похоже, сбросил недавнюю враждебность, как змея сбрасывает старую кожу. Он принял душ, побрился, стал прежним Флейшманом.

— Ночью, после того как ты легла спать. Хотел сделать тебе сюрприз. Опять же решил, раз у тебя расходный счет, почему этим не воспользоваться и не заказать завтрак в номер?

Я сурово глянула на него, но заметно смягчилась, унюхав кофе. За всю свою жизнь я ничего не заказывала в номер. А как приятно.

Через несколько минут я держала в руке чашку дымящегося кофе и обсыпала кровать крошками круассанов. Осадок после вчерашней ссоры остался, но я не собиралась начинать ее вновь.

— Хочу извиниться, — объявил Флейшман.

На мгновение я подумала, что ослышалась. Такая фраза наверняка далась Флейшману нелегко. Собственно, я еще ни разу не слышала, чтобы она слетала с его губ. И тем не менее он это произнес: «Я хочу извиниться».