Так подумал Заса-Мэргэн:
«Знаменитого силача
Победил я силой плеча».
И к царевне Сэсэг-Ногон,
Целомудренной и прекрасной,
Нежным сердцем ее покорен,
Одержимый любовью страстной,
Он проталкивается вперед
И за правую руку берет,
Говорит ей правдивое слово
И за левую руку берет,
Говорит ей счастливое слово.
Ратоборцы блуждают вокруг,
А иные — толпятся кучами,
Перепутались недруг и друг,
Маломощные боги с могучими,
И нигде не найдут себе места,
И шумят они грозно и гневно,
Потому что должна, как невеста,
Дом родной покинуть царевна.
И едва лишь Заса-Мэргэн,
Небожитель Западной части,
Обретя мечтанье свое,
Ловко на руки поднял ее,
Чтоб делить с ней горе и счастье, —
Все бурханы, что прибыли в гости,
Заскрипели зубами от злости.
И, себя позабыв, небожители
Заблудились в небесной обители.
Все, что было черным, — сгустилось,
Все, что было белым, — скатилось,
Все, что было серым, — закуталось,
Все, что было синим, — запуталось.
Разгорелись у витязей страсти,
Собираются биться жестоко
Небожители Западной части
С небожителями Востока.
В это время Атай-Улан
Прискакал на буланом коне.
Мысли мечутся, точно в огне,
Словно конь, полосатыми стали:
«Задушевными сватами стали
Я и славный Сэгэн-Сэбдэг,
Породниться решили навек,—
Двадцать лет прошло с той поры!
Десять лет прошло с той поры,
Как мы головы соединили
Двух детей, не спросясь никого,
Как торжественно мы вступили
С многочтимым ханом в родство.
Для детей в этот памятный миг
Расстелил я постель-потник.
Сын Хурмаса Заса-Мэргэн
Отнял право мое святое,
Чтобы день торжества померк.
Он законы попрал и низверг
Установленные устои!
Если стал конем жеребенок —
Должен всаднику покориться,
Если воином стал ребенок —
Должен старшему подчиниться.
Шуба шьется с воротником,
Младший следует за стариком.
О небесные и поднебесные
Храбрецы, повсюду известные!
Охраняйте Сэсэг-Ногон,
Да не будет нарушен закон!»
От навета и злобы лжеца
Закипели бурханов сердца.
«Верно, верно!» — кричат в ответ
Сотни тысяч бурханов Востока,
А противники: «Это навет,
Мы расправимся с вами жестоко!»
Богатырские голоса
Заставляют дрожать небеса,
Достигают земной глубины,
Где их отзвуки в недрах слышны.
Со враждой и гневом великим
Встретил хана Улана Хурмас,
Закричал — и могучим криком
Небожителей он потряс.
Говорит, повествует сказ,
Что была его речь такова:
«Вы послушайте наши слова.
Обещали отец и мать
Несравненной Сэсэг-Ногон
Эту девушку в жены отдать
Сыну старшему моему.
Я других речей не приму.
Честно, правильно слово мое,
А слова Улана — вранье!»
Боги Западной стороны
Закричали, возбуждены:
«Разве мудрому Хан-Хурмасу
Возражения слово найдешь?
Превосходному мягкому мясу
Разве надобен острый нож?»
Двух сторон богатырский спор,
Разгоревшийся с давних пор,
Закипел, ядовитый, вновь,
Заиграла горячая кровь.
На средину собрания вышел,
Чтобы каждый его услышал,
И сказал почтенный Сэбдэг:
«Не бывало такого вовек,
Чтобы я обещал Улану, —
Мол, ему я родичем стану,
И ни десять, ни двадцать лет
Не могло миновать с тех пор,
Ибо выдумка — сей договор.
К вам, собравшимся на совет
Небожителям и бурханам,
Как могу я выйти с обманом?
С Хан-Хурмасом мы тоже не сваты.
Вы запомните наперед:
Будет пойман тот, кто соврет,
И от вора не ждите платы!»
На высоком собрании-встрече
Услыхав эти твердые речи,
Что исполнены были достоинства,
Рассердились небесные воинства.
Мысли черные, громко бахвалясь,
Скопом хлынули, клокоча.
Закипели, заволновались
Мысли серые сгоряча.
Облаченное в синеву,
Затрещало небо по шву,
Задрожали земные просторы,
Содрогнулись долины и горы.
Все, что было черным, — сгустилось,
Все, что было белым, — надвинулось,
Синецветное запропастилось,
Сероцветное опрокинулось!
Разошелся воитель Хурмас,
Разойдясь, он пустился в пляс,
Ищет битвы с достойным борцом,
А широкая грудь — колесом.
Небожитель Атай-Улан,
Темной яростью обуян,
Тоже вышел, вступая в спор:
Он противнику даст отпор!
Повествует старинный сказ:
Богатырь, чей отец — Хурмас,
Тот Бухэ-Бэлигтэ красноликий,
У которого разум великий,
Понял в этот тревожный час:
Будет биться его отец,
Раздосадованный вконец,
С ненавистным Атай-Уланом…
Пожелал он — и стало багряным
Солнце утра, напевное солнце.
Пожелал — и одел синевой
Молодое, полдневное солнце,
И в костер превратил живой
Он вечернее, гневное солнце.
Как настало полночное время,
Сунул ногу в походное стремя,
К двум отправился станам спорящим,
Что стояли великим сборищем.
Отправляясь в далекий путь,
Он сначала решил заглянуть
К седовласой Манзан-Гурмэ.
С благодатной чашей добра,
Сотворенной из серебра,
Над пятьюдесятью пятью
Небесами глава-владычица,
Утвердившая волю свою,
Чтобы мудрость могла возвеличиться, —
Бабушка Манзан-Гурмэ,
Слово ласки ему говоря,
Посадила богатыря
У огня и спросила внука:
«Мой бесценный стрелок из лука,
Видно, в дальний ты едешь путь?
Пусть он будет счастлив и светел!»
Ей Бухэ-Бэлигтэ ответил,
Восседающий у огня:
«Я Бэльгэна, гнедого коня,
Порешил испытать копыта».
Развернула Манзан-Гурмэ,
Чтоб изведать то, что сокрыто,
Стародавнюю Книгу Времен
И узнала, ее читая,
Что душа и дыханье Атая
Притаились в пальце большом,
В пальце правой его ноги,
Чтобы их не сгубили враги.
Распростился с бабушкой внук,
И копыт послышался стук,—
Богатырь на гнедом коне
Поскакал к Срединной стране.
С расстояния в три пробега
Он увидел в чужой стороне
Государство Сэгэн-Сэбдэга.
Он увидел издалека,
С расстояния в три пробега,
В небе тающий, как облака
Светозарный дворец Сэбдэга.
Въехал всадник отважный в ворота,
Спрыгнул около поворота,
Там, где коновязь серебрилась.
Привязал он к ней скакуна
И пошел, и пред ним открылась
И своих и чужих сторона.