В итоге, когда они наконец-то дошли до реки, от Виноградного Человека остался только каркас, полупустой скелет мягких виноградных ветвей, голеньких сетчатых кисточек — Анисия скушала весь виноград.

— Ну, давай, — шепчет она взволнованно. — Давай теперь говори, кто я.

— В общем, посмотри сама, — указывает Виноградный Человек в сторону реки. Анисия смотрит на свое отражение: вместо головы, глаз, рук и ног, спины и живота у нее виноград. Черный, спелый виноград, загляденье! Впрочем, сюрприз не из приятных — Анисия тоже стала Виноградный Человек, вот уж кто бы мог подумать!

— Теперь твоя очередь быть Виноградным Человеком, — сообщает ей ее компаньон, бывший Виноградный Человек, состоящий из веточного каркасика. — Такие уж правила, не фиг выть (Анисия начала немного подвывать от ужаса). Теперь ты должна найти такого же идиота, который не может определиться между двумя божественными предназначениями, ни одного из которых он не достоин, провести его к этой реке и позволить ему съесть тебя во время пути полностью, сожрать до последней ягоды — кстати, это очень больно, когда ягоды отрывают, ужас, какая боль, я вначале тебе не говорил, — и, когда он это сделает, ты, как и я, освободишься от всего вообще.

— А без этих ягод? — всхлипывая, спрашивает Анисия, все еще верящая в очищение и самореализацию через страдания. — Ну, когда ягоды уже съедены и от тебя остается только каркас, ты наконец-то понимаешь кто ты? Наконец-то все открывается, да?

— Да нет, ничего не открывается, — пожимает плечами, бывший Виноградный Человек. — Просто становится немного легче. Ягоды тяжелые, весят килограмм пятьдесят. А когда их съедают, становится легче.

И он перешел реку прямо по воде, такой он стал легкий — как облачко!

Уже в ванной обратил внимание на пестрый тюбик детской зубной пасты.

Все, верно, ей должно быть чуть за тридцать, а значит, где-то есть и ребенок, сейчас он у бабушки или в детском лагере, я не знаю.

Когда она вышла из ванной чистая, влажная, встала передо мной на цыпочки, приоткрыла губы, изо рта отчетливо пахнуло клубникой.

И я сразу вспомнил Ирку из 8 «Б» класса и возбудился очень сильно.

Действительно, может быть у девушки маленькая странность — мыть голову детским шампунем, чистить зубы детской пастой, — странность с претензией на изюминку.

Пока нет своих детей, можно самой поиграть в хорошую девочку, в плохую девчонку, она маленького роста, худенькая, как принцесса.

Некоторые рожают и в сорок, и под пятьдесят.

После она рассказала, что был, ну конечно же был ребенок.

Когда резались зубки, девочка плакала все время, почти не спала, ныла даже сквозь сон.

Сайд вернулся — навещал там у себя родню, — привез гель для обезболивания десен и пасту, сладкую, как клубника, сказал, очень хорошая, американская, для молочных зубов.

Сказал: «Выглядишь ты ужасно, тебе надо поспать хотя бы несколько часов».

Проспала как мертвая с обеда до следующего утра, за это время можно добраться из Москвы в Дамаск несколько раз.

Откуда в Сирии чертова американская паста?!

Прошло уже столько лет, а эта паста все никак не закончится.

Успел снять наличные до закрытия. Дома уже понял, что нет чистых конвертов. Сколько всего? Для матери, для Натальи, Верке с Катькой, Ниночке. Пять, на всякий случай шесть. Побежал на почту. Не надеялся, честно, но повезло, удлиненный день. Встал в хвост — пенсы, как умеют, в последний день перед Новым годом спохватились слать родным и знакомым поздравления. Здоровья крепкого, успехов, мирного неба — на все деньги, в общем. Передо мной старик в пальто с меховым воротником. А на улице же снег — стою, нюхая его мокрый собачий мех.

Тетка-приемщица перетряхивает картонную коробку — пакет карамелек дешевых, носки шерстяные, бумага писчая, конверты. Проклятые конверты, проведу новогодний вечер в очереди, прекрасно. В кармане поетсмска Ниночкиным голосом. Я не читаю, нюхаю, стою.

— Опять чашка, Николаич? — со странным задором для такого длинного рабочего дня спрашивает приемщица у воротника.

— Опять, Ниночка, — соглашается воротник.

Вот тебе и Ниночка-дубль, злюсь, чем не новогодняя гулянка? Ну, быстрее вы, блядские конверты, блядская Ниночка, пусть только попробует набрать мне, когда я буду поздравлять детей.

— Да не суй мне свой адрес, наизусть уже знаю. Деньги давай.

Воротник пересчитывает свои копейки, расписывается на квитанции, застегивает пальто на все пуговицы, — а время идет, заметьте, Новый год, чувствую, уже у горла с ножом стоит, — поднимает воротник до ушей и отходит от окошка.

Я прошу десяток чистых конвертов, без марок, с изображением елочных шаров.

— Совсем умом тронулся Николаич, каждый месяц шлет новую чашку, — праздничного хрена сообщает мне Ниночка-2.

— Зачем? — спрашиваю, пока Ниночка-2 набирает сдачу.

— Говорю же, с головой нелады. Я ему: Ну, какой фарфор? Отправь ты кружку алюминиевую, век не разобьет. А он мне: нельзя, мол. Навек, мол, там останется. Пусть лучше бьет каждый месяц. Сын у него там.

С утра день начался, что называется.

Утром жарила ему яичницу — тюкнула по скорлупе ножом, а оттуда кровь, по рукам потекла и на сковородку. Это, вроде, значит, оплодотворенное просто случайно попалось, а не то что испорченное. Все равно жуть, как оно по сковородке расплылось — тонкие такие кровяные фракталы.

Потом мамочка наша звонила: котик у нее подрос, надо бы кастрировать. Кому же этим заняться, как не мне?

Поругались. На фига зверя заводить, а потом его мучить? Я все понимаю, сынок женился, супруг помер, а мучить кого-то надо. Но есть же я, можно же надо мной издеваться, кота оставь ты в покое.

Потом сосед сверху принялся мозг сверлить, я поднялась, а он мне — жену сегодня увезли, надо за три дня детскую сделать. А мне теперь что — сдохни?

Вечером постирать решила, карманы проверила — а там это.

Знаешь, я ведь не верила, что у нас что-то получится. Помнишь, кто был он 10 лет назад, и кто я? Думала, изменять начнет в первый день второго месяца после медового.

Центр мужского здоровья. Я сначала подумала, венеру подхватил. Нет, блядь, замораживание спермы. Нормально? Я от врачей не вылезаю, в том месяце лапару делала, в этом трубы продувала, а он, блядь, сперму морозит. Дед Мороз, блядь. Ты, кстати, что своему на Новый год даришь? Тебе льда положить? Из живой воды или из мертвой? У меня есть в форме стрелочек и в форме крестиков.

Я хорошо себя вел, и мне послабили, позволили бумагу и карандаш. Принесли школьную тетрадку в клетку, 12 листов, зеленая обложка и простой карандаш, желтый, кохинор, НВ.

Я рисовал картинки во всю страницу.

Вот такие: двое за столом в нашей столовой, один двигает к себе миску другого, и подпись: брат, мне жаль, что у тебя аллергия на курицу.

Или: один держится за прутья решетки, а на узком подоконнике поту сторону мертвый голубь кверху лапками, и подпись: брат, прости, но это одиночная камера.

Еще: двое сидят по разные стороны стеклянного разделительного барьера, и подпись: брат, извини, здесь двойное стекло.

Не буквы в пузырях, как всегда брат мой делал, а просто общая подпись под картинкой, потому что неважно, кто сказал или подумал. Раньше было важно, еще на суде было важно, а теперь нет.

Когда листы в тетрадке кончились, я стал экономнее, принялся заполнять все пропущенные ранее клеточки и поля. На полях я писал: брат, прости.

Все бумажное пространство закончилось, я бросил есть, а затем и пить и только тогда заметил, что карандаш так и не затупился, острый, тонкий растущий в длину клюв.

Я посчитал до десяти и клюнул карандашом в правый глаз, размахнулся сильно и проткнул голову насквозь.