«Почти всю ночь не спал — приходил Петр, толкал, будил, шептал горячо, с надеждой: «Придумай, Чарли, что-нибудь, выпусти меня из карцера. Что тебе стоит? У тебя же башка варит будь здоров!» Сварила... Убедился: история с «тигром» — счастливое стечение обстоятельств и моей заслуги там никакой, а если и есть, то крохотная. В остальном я беспочвенный фантазер, сюжетник или, как говорил Полудневый, — комик несчастный».

«Начались загадочные картинки. После утренней поверки нас почти полчаса держали на аппельплацу. Что-то произошло, немцы и их прихлебатели обеспокоены, мечутся. Ничего понять нельзя. Мне, правда, показалось, что все это связано с Баглаем — в это утро наш староста не появлялся ни в бараке, ни на аппельплацу. И вдруг ошеломляющая новость. «Баглай исчез... — умер... — покончил с собой... — удавился», — катится едва слышное над рядами. И последняя, окончательная, очевидно, самая близкая к истине редакция: «Убит...» Коллективный разум не делает ошибок. Баглай убит, несомненно. Для меня сейчас не столь уже важно, кто его убил. Важно то, что незадолго до своей собачьей смерти Баглай погубил Петра Годуна, отправив его в карцер. Этого уже нельзя изменить».

«Ничего не понимаю. Как только нас пригнали в карьер, мимо меня прошел Язь-Крот и бросил на ходу: «О Соколе знаю... Не паникуй. Продолжайте начатое». Не паникуй... Продолжайте... На что надеется сверхосторожный Крот? Что я могу сделать без Петра? Видимо, все мы теряем чувство реального, сходим с ума...»

Приведенные выше записи Юрий Ключевский сделал в течение суток. В тайне от всех Юрий вел дневник и педантично заносил в него все события минувшего дня, свои сокровенные мысли и планы. Он не боялся, что его «заветная тетрадь» попадает на глаза кому-либо другому — дневник был воображаемым. Это было очень удобным и совершенно безопасным — никаких следов, улик; но иногда Юрию казалось, что не только дневник его, но и сам он нереален и существует лишь в чьем-то болезненном воображении.

Баглая хватились утром: через несколько минут после сигнала побудки он не явился в свой четвертый барак. Его помощник Баранов, полагая, что староста проспал, послал в больницу (маленький барак, где после ремонта разместилось внутрилагерное начальство, называли по-прежнему больницей) одного из блоковых, и тот, вернувшись, доложил, что дверь комнаты Баглая заперта изнутри на ключ, но на стук никто не отвечает. Время, отведенное по тщательно выполнявшемуся распорядку дня на утренний туалет пленных, истекло, и Баранов сам побежал выручать Баглая — за несвоевременную явку на поверки наказывали и старост бараков.

От того грохота, какой поднял колотивший каблуками в дверь Баранов, мог бы проснуться и мертвый, но в комнате молчали — ни звука, ни храпа, ни шороха. Тогда Баранов выбежал из помещения и заглянул в окно. Он увидел на накрытом белой клеенкой столике пустую бутылку, мензурку, огрызки яблок. Железная кровать была аккуратно застлана, к спинке привязан сплетенный вдвое кусок провода в желтой изоляции, из-под столика выглядывали ноги в ботинках — развернутые носками вверх и в стороны.

Через несколько минут дверь была взломана, и вошедший и комнату первым комендант, унтерштурмфюрер Витцель, увидел у спинки кровати в нескольких сантиметрах от пола синее, с выпученными глазами и прикушенным языком лицо Баглая.

Самоубийцы проявляют удивительную находчивость, когда им не терпится побыстрей отправить себя в мир иной. Криминалистам известны многочисленные приемы, к каким прибегают люди, решившие покончить, с собой при помощи петли, в том числе и тот, для которого достаточно табуретки и четырех связанных друг с другом носовых платков. Баглай повесился на спинке железной кровати, используя для петли кусок провода полевого телефона. Он сделал это, будучи пьяным, — в бутылке сохранилось несколько капель самогона-первача, и в комнате стоял тошнотворный запах сивушного перегара.

Брезгливо морщась, Витцель подошел к окну и, вытащив из гнезда нижний шпингалет (верхний оказался незакрытым), распахнул обе створки, открывая доступ свежему воздуху.

Провод успели отвязать, доктор склонился над трупом, в коридоре толпились старосты, переводчики, солдаты.

— Доктор, каково ваше мнение? — спросил Витцель.

— Полагаю, типичное самоубийство.

— Что же побудило его?

Доктор пожал узкими плечами.

— Трудно сказать. Загадочная славянская душа. Ну и состояние сильного опьянения...

— Где он мог взять водку? — сверкнул недобрым взглядом комендант в сторону тех, кто стоял в коридоре.

Все молчали, крепко сжав губы. Только Цапля подал голос:

— О, они ухитряются...

— Та-а-ак... — Витцель сердито покосился на труп. — Пусть пока лежит это дерьмо. Закройте окно. Пусть все остается, как есть. Всем на свои места. Сейчас надо отправить пленных на работу. Временно исполнять обязанности старосты четвертого барака будет помощник... Как его?

— Баранов, — торопливо подсказал переводчик Нестеренко, бросившийся закрывать окно.

— Да, — кивнул головой Витцель. — Этот Баранов.

Унтерштурмфюрер хотел выйти из комнаты, но Нестеренко задержал его:

— Господин комендант, удостойте чести, окажите мне внимание на две минуты.

— Что? — повернулся к нему Витцель. — Говори.

— Не здесь. Конфиденциальный разговор.

— Зайдешь ко мне в кабинет, — недовольно сказал Витцель. И торопливо вышел в коридор.

В кабинете коменданта все было по-старому — Витцелю тоже нравилось, что Гитлер на портрете как бы выглядывает из-за его спины, и он ничего не стал менять — при желании кого-либо из начальства упрекнуть его в нескромности и свободном обращении с фотоизображением фюрера все можно было свалить на предшественника.

— Ну? — спросил комендант переводчика, как только тот закрыл за собой дверь и остановился у порога.

— Господин комендант, несмотря на мнение врача, я имею смелость усомниться в том, что Баглай покончил с собой, — тихо, с придыханием произнес Нестеренко, оглядываясь на дверь. — Не исключено, что бывшего старосту четвертого барака умертвили...

— Каким образом?

— Насильственным.

— Но ведь двери и окно были заперты изнутри.

— Это ничего не значит. Вы обратили внимание, что верхний шпингалет не был закрыт?

Витцель должен был признаться себе, что он действительно не обратил особого внимания на такую мелочь. Дверь была закрыта изнутри и ключ торчал в скважине замка — это он помнил хорошо. Нижний шпингалет прикрывающей створки окна находился в гнезде, а верхний... Да, верхний не был закрыт. Все-таки он наблюдателен, этот Нестеренко.

— Значит, вы полагаете, что кто-то, вылезший из комнаты через окно и затем закрывший раму снаружи, сумел каким-то хитроумным способом опустить нижний шпингалет в гнездо? — недоверчиво покосился на переводчика комендант. — Кто, по-вашему, мог совершить убийство?

— Я не столь самоуверен, чтобы утверждать что-либо. Нужно тщательно исследовать все обстоятельства, пригласить специалистов, чтобы они осмотрели труп, комнату, находящиеся в ней предметы.

«Почему же я не сделал этого? — подумал Витцель. — Ага, я был твердо уверен, что имею дело с самоубийством».

— Откуда вам известна техника следовательской работы?

— Техника? Я не сказал бы... Я, правда, читал всякие детективы и, кроме того, знаю, что милиционеры, полицейские не разрешают подходить к трупу до приезда следователя с собакой. Следы, отпечатки...

«Да... — с досадой подумал комендант. — Следов там, если они и были, конечно, не осталось, все затоптали. Собственно, это не стоило бы выеденного яйца, если бы Баглай не был старостой проклятого четвертого барака. Все, что связано с этим бараком, не должно ускользать от моего внимания».

— Какие, по-вашему, причины, побудившие убийцу решиться на такой шаг?

Нестеренко снова тяжело вздохнул и оглянулся на закрытую дверь.

— Самые различные — сведение личных счетов, желание занять будущее вакантное место, боязнь разглашения какой-либо тайны и, наконец, — грабеж.