– Дайте мне руку, Дженнифер.

Дженни посмотрела на свою руку и в полном замешательстве неохотно разжала пальцы, впившиеся в ворот халата.

– Руку? – тупо повторила она, протягивая ладонь в его сторону на дюйм-другой.

Он взял левой рукой ее пальцы, от теплого пожатия по коже забегали предательские мурашки, и тут, только тут, она наконец заметила великолепное кольцо, покоящееся в маленькой, инкрустированной драгоценными камнями шкатулочке на раскрытой ладони его правой руки. В тяжелую и широкую золотую оправу были вставлены изумруды, прекраснейшие из всех, какие ей когда-либо доводилось видеть, – горящие камни, которые сверкали и подмигивали в пламени свечей, когда он надевал массивное кольцо ей на палец.

Может быть, из-за увесистого кольца и всего, что оно означало, может быть, из-за странного сочетания нежности и грусти в устремленных на нее серых глазах сердце Дженни забилось с удвоенной силой. Хрипловатым голосом он заметил:

– Мы все делаем не в привычном порядке – вы и я. Вступили в брак до венчания, и я надел на ваш палец кольцо намного позже произнесения брачных обетов.

Дженни как заколдованная неотрывно смотрела в бездонные серебряные глаза, низкий, хриплый голос ласкал ее, зачаровывая все сильнее, а он продолжал:

– Но хотя до сих пор в нашем браке все шло не так, как положено, я хотел бы просить вас об одолжении…

Дженни не узнала в еле слышном шепоте собственный голос:

– О каком… одолжении?

– Только на нынешний вечер, – сказал он, дотягиваясь и обводя кончиками пальцев контур ее вспыхнувшей щеки, – нельзя ли нам отложить разногласия в сторону и вести себя как обычная чета новобрачных на обычном свадебном торжестве?

Дженни думала, что вечерний праздник устраивается в честь его прибытия домой и последней победы в войне против ее народа, а вовсе не ради их женитьбы. Он заметил ее колебания, и на губах мелькнула кривая ухмылка.

– Поскольку невинная просьба явно не в силах смягчить ваше сердце, я вместе с просьбой предложу сделку.

Отчетливо сознавая, какой эффект производит поглаживание по щеке его пальцев и какую притягательную силу стало вдруг излучать его большое тело, она спросила дрожащим шепотом:

– Какую сделку?

– В обмен на подаренную мне нынче ночь я отдам одну ночь в ваше личное распоряжение в любое время, в какое укажете. Не важно, как вы пожелаете ее провести, я отдам ее вам, и вы сможете делать все, что вам будет угодно. – Она все еще колебалась, и он с насмешливым отчаянием покачал головой. – Какое счастье, что я никогда не встречался с таким упрямым противником на поле боя, ибо, боюсь, ушел бы побежденным.

Неизвестно почему, но его признание, высказанное с ноткой восхищения в голосе, сильно поколебало сопротивление Дженни. Следующие слова ослабили его еще больше:

– Я прошу одолжения не для себя одного, крошка, но и для вас тоже. Не кажется ли вам, что после всех бурь, которые предшествовали нынешнему вечеру и, возможно, продолжатся после него, мы оба заслуживаем получить одно особенное, ничем не запятнанное воспоминание о нашей свадьбе, которое могли бы хранить и лелеять?

Необъяснимые чувства теснились в ее груди, и хотя она не забыла ни одной из серьезных обид, обвинение в которых могла ему предъявить, воспоминание о невероятной речи, произнесенной им перед своим народом в ее защиту, еще было живо в памяти. Кроме того, возможность притвориться на несколько часов – лишь на сегодня – желанной невестой при нем, страстном женихе, казалась не только безвредной, но непреодолимо и сладостно привлекательной. Она наконец кивнула и тихо сказала:

– Как пожелаете.

– Почему, – пробормотал Ройс, глядя в ее пьянящие глаза, – каждый раз, когда вы уступаете добровольно, как теперь, я чувствую себя королем-победителем… А когда покоряю вас против воли, чувствую себя презренным нищим?

Не дав Дженни прийти в себя от столь ошеломляющего признания, он собрался уходить.

– Постойте, – окликнула Дженни, протягивая шкатулочку, – вы забыли вот это.

– Она ваша вместе с двумя другими вещицами, которые в ней находятся. Ну-ка откройте.

Шкатулка была золотой, сплошь изукрашенной, вся крышечка инкрустирована сапфирами, рубинами, изумрудами и жемчугами. Внутри лежало золотое кольцо – женское кольцо, с глубоко утопленным в оправе огромным рубином. А рядом… Брови Дженни изумленно нахмурились, она посмотрела на Ройса, переспросила: «Ленточка?» – и снова взглянула на простую, узенькую розовую ленту, аккуратно свернутую и уложенную в шкатулке, достойной драгоценностей короны.

– Два эти кольца и лента принадлежали моей матери. Это все, что осталось после того, как поместье, где родились мы со Стефаном, было уничтожено во время осады. – И с тем он ушел, предупредив, что будет ждать ее внизу.

Ройс закрыл за собой дверь и минуту стоял неподвижно, не меньше самой Дженнифер изумленный тем, что наговорил ей, и тем, как он с ней разговаривал. Его все еще мучило, что она дважды обманула его в замке Хардин и участвовала в заговоре отца с целью лишить его не только жены, но и наследников. Но у Дженнифер было одно неоспоримое оправдание, говорящее в ее пользу; как бы он ни старался не думать об этом, оно извиняло ее: «Все потому, что я оказалась на пути вашего мародера-брата, прогуливаясь на холме…»

С улыбкой вожделения Ройс пересек галерею и зашагал вниз по широким дубовым ступеням в большой зал, где уже далеко зашло веселье. Он готов был простить ее прошлые поступки, однако обязательно должен дать ей понять, что в будущем не намерен терпеть никакого обмана.

В течение нескольких минут после его ухода Дженни оставалась на месте, глухая к усиливающемуся шуму пирушки, доносящемуся из большого зала. Глядя на усыпанную драгоценностями, выстланную бархатом шкатулку, лежащую на ладони, она пыталась утихомирить внезапный крик совести, протестующей против того, на что она согласилась. Потом повернулась, медленно подошла к изножью кровати и заколебалась, беря в руки сияющее золотом платье, разложенное поперек постели. Разумеется, завела она спор с совестью, она не предаст ни семью свою, ни страну, ни кого-либо еще, отложив враждебные счеты между собой и герцогом всего на несколько коротких часов. Безусловно, она заслуживает этого одного-единственного небольшого удовольствия. Ей мало чего остается просить на остаток замужней жизни, кроме единственного недолгого момента, нескольких часов беззаботного счастья, в которые можно почувствовать себя невестой.

Золотая парча оказалась холодной на ощупь, когда Дженни неспешно поднимала платье, держа его на весу перед собой. Приложила, глянула вниз, на ноги, и с удовлетворением отметила, что оно как раз нужной длины.

Вошла горничная Агнес, неся под мышкой длинный верхний наряд из сине-зеленого бархата и такую же бархатную мантию, отороченную золотом. Женщина с суровым видом остановилась неподалеку, и на долю секунды изумление смягчило ее каменные черты, ибо бесчестная рыжеволосая дочка вероломного Меррика стояла посреди комнаты с босыми ногами, высовывающимися из-под подола длинного халата, примеривая поспешно перешитое золотое платье, глядя на него сияющими от радости глазами.

– Прелесть, правда? – восторженно проговорила она, поднимая сверкающий взгляд на ошеломленную Агнес.

– Оно… – запнулась Агнес, – его принесли вместе со всеми нарядами, какие нашлись среди вещей старого лорда и его дочек, – грубовато пояснила она.

Вместо того чтобы с негодованием отбросить ношеное платье, чего отчасти ожидала Агнес, молодая герцогиня разулыбалась от счастья и заявила:

– Но посмотрите… оно вроде бы мне как раз!

– Оно… – снова запнулась Агнес, пытаясь сравнить представшую перед ней простодушную девушку с услышанным о ней; среди слуг ходили сплетни, будто сам хозяин обозвал ее потаскушкой, – …его обрезали и укоротили, пока вы спали, миледи, – удалось договорить горничной, и она осторожно разложила на постели одежды и мантию.

– Правда? – переспросила Дженни, выказывая немалое восхищение при взгляде на искусные стежки по бокам золотого платья. – Это вы шили?