Гостей, что были в силе,
А тех, кто пьян пьяным лежал,
Из дома выносили.
Куда девались гонор, спесь,
Поклоны, чарки, речи?
Куда девались честь да лесть?
Лишь до повозки бы донесть
За пятки да под плечи!
Уж отъезжали без затей;
В ковры работы тонкой
Холоп укладывал гостей,
Дрожа, промёрзший до костей,
В дырявой одежонке.
И, фыркая, рысцой пошли
В упряжке кони цугом.
В туманной таяли дали
Повозки друг за другом.
И, наказав налить в кувшин
Рассол капусты кислой,
В опочивальне лёг один
В лебяжий пух своих перин —
Князь Афанасий Вислый…
В ту ночь на золото берёз
И на багрец осинок
Ударил первый злой мороз,
Он первый снег с собой принёс,
Хрустенье первых льдинок.
И меж седых, прямых стволов
В берёзовой аллее,
Как лёгкий пух, лежал покров,
На золоте белея.
С утра, скача во весь опор,
Ломая лёд на лужах,
Топча листвы сухой ковёр,
Примчались всадники во двор
На сытых конях дюжих.
Семнадцать всадников — отряд,
У всех суровы лица,
И каждый с головы до пят
Черней, чем ворон-птица.
Черны и шапка и кафтан,
И чёрен на ногах сафьян
И даже рукавицы.
Вся дворня сразу поняла.
Крестились бабы, плача:
Ведь там у каждого седла
Была привязана метла
И голова собачья.
К крыльцу от каменных ворот
Неслись, гарцуя, кони.
«Опричники! — шептал народ. —
Пропал наш князь Афоня!»
Те люди спешились — ив дом
Как вороны влетели,
Как будто в доме грянул гром,
Как будто в самом деле
Весь дом перевернулся вдруг.
В смятенье и в печали
Столпились стольники вокруг.
«Где князь?» — расталкивая слуг,
Опричники кричали.
Вломились вестники беды,
Все двери растворяя,
На дорогих коврах следы
В хоромах оставляя.
Печать двуглавого орла
Их пропускала всюду.
А в терему, где со стола
Ещё не убрана была
С объедками посуда
И с вечера вино да квас
От пиршества остались
(А «черны вороны» как раз
В пути проголодались),
Все налетели на еду:
На пироги, на студень,
На мятны пряники в меду,
Вино глотая на ходу
Из золотых посудин.
Доев капусту с чесноком
И потроха лебяжьи,
Незваны гости под хмельком
Явились в спальню княжью
И, обступив, как чёрный тын,
Постель в резных колонках,
Тащили князя из перин,
Смеясь обидно, громко.
«А ну-ка, князь! Вставай, пора! —
Будили гости князя. —
Довольно погулял вчера!
Ты нынче съедешь со двора
Из князи прямо в грязи!» —
«Чур! Чур меня!» — чурался князь,
Глазам своим не веря,
Парчовой думкой заслонясь,
Босой прорвался к двери.
Но ухватил его тогда
Опричник за рубаху:
«Опомнись, княже! Ты куда?
Рехнулся, что ль, со страху?
Ведь не уйти тебе от нас,
Теперь ты в нашей власти.
Гляди-ка, вот: царя приказ,
Приказ тебе на счастье!»
И перед князем парень встал
С курчавою бородкой,
Он из-за пазухи достал
Приказ царя короткий,
Где князю Вислому без прав,
По царскому веленью,
Удел опричнине отдав,
Отправиться, семью забрав,
Под Курск — на поселенье.
А под приказом, чтоб считать
Такое дело правым,
Стояла царская печать
С большим орлом двуглавым…
И слушал, сгорблен, бос, раздет,
В рубахе длиннополой,
Князь Афанасий, бледен, сед,
Он старше стал на двадцать лет
От горести тяжёлой.
«А это?» — он обвёл рукой:
Карниз, резьбой украшен,
Богатый, расписной покой…
Ему опричник молодой
Ответил: «Это наше!» —
«А то?» — Князь показал в окно
На молотьбу в овине,
Овёс озимый, лес, гумно…
Но слышал он в ответ одно:
«Всё наше здесь отныне!»
Толпа холопов собралась
Во двор по бездорожью.
«А эти все?» — взмолился князь,
И голос плакал с дрожью.
«А крепостные все должны
За нами здесь остаться.
Твоя — княгиня, да княжны,
Да вот ещё твоей казны
Не велено касаться.
А вся земля пойдёт «в опричь».
Будь счастлив, князь, изгнанью, —
Могла бы смерть тебя постичь!»
Князь потерял сознанье…
А в это время царь Иван,
Придя с обедни в терем,
Сменивши рясу на кафтан,
Стал думать — кто неверен?
Царь крикнул: «Дьяка мне сюда!
Я видел ныне в храме,
Какая нам грозит беда!
Ведь снова сговор, без стыда
Я окружён врагами!
Но я убить себя не дам,
Я всем им знаю цену.
И с корнем должен вырвать сам
Боярскую измену!
Коль не хотят объединить
Свои дела с моими,
Пиши: «Волконских всех казнить,
Да сгинет это имя!
А вместе с ними челядь их
Пусть примет смерть на плахе.
И князь Куракин будет тих —
Его постричь в монахи.
На Салтыкова я сердит,
Он примет наказанье —
Пусть будет выслан и сидит
За Волгой — под Казанью.
А дворню княжескую сдать
В мои войска, всю разом…»
Дьяк записал. Царь взял печать
И грохнул под приказом.
1567 год
У ДВУГЛАВОГО ОРЛА СЛАВА ТЁМНАЯ БЫЛА
Там, где к Куретным воротам
Столбы моста прильнули,
Кутафья башня ныне там
Стоит на карауле.
Манеж напротив башни той,
А раньше мост был над рекой.
В двух клетках у ворот во рву
Направо и налево
Сидело по живому льву,
Что были присланы в Москву
Английской королевой.
Угрюмо, безнадёжно там
За прутьями шагая,
Те львы рычали по ночам,
Всех горожан пугая.
А через площадь, против них,
Искусными руками
Умельцев — русских крепостных—
Приподнялись два льва резных
С зеркальными зрачками.
Меж ними два крыла развёл
Свидетель зла и славы —
Огромный, гербовый орёл,
Царя слуга двуглавый.
И видели живые львы,
Что у резных — забота:
Они хранили герб Москвы —
Те две орлиных головы —
И стерегли ворота.
Ворота вделаны в забор,
Высокий, трёхсаженный,
Чтоб не пролез ни враг, ни вор
На царский двор — «Опричный двор»,
Враждою окружённый.
Там Грозный выстроил дворцы —
Ряды палат просторных,
Где всё вершили молодцы
В своих кафтанах чёрных.
Засучивая рукава,
Они брались со страстью
За всё, на что им дал права
Сам царь своею властью.
И в знак отличья — у седла
Метла
И пёсья голова
С оскаленною пастью.
Измену грызла пёсья пасть,
Метла врагов сметала,
И каждый, каждый мог пропасть,
И сколько пропадало!
Платились жизнью млад и стар.
Всё больше из бояр.
Их земли Грозный отдавал
Людишкам, мелким, свойским,
Весь этот люд опорой стал
И постоянным войском.
Царь перестраивал страну,
Он брал присягу трону,
Чтоб мог народ вести войну,
Усилил оборону.
Царь посылал своих гонцов
По княжествам удельным —
Собрать людей со всех концов,
И создал войско из стрельцов
С оружьем огнестрельным.
Войска одеты, сыты — Руси защита!
Но правых, мудрых дел царя
