— Вера, она же... Эх, — махнул рукой, — да что тебе говорить, не поймешь ты меня... Ладно, я пойду, а то Савчук давно ждет меня...
Глядя ему вслед, Грачев крикнул:
— Ты все же напиши ей!..
Всю ночь вместе с Кесаревым Савчук провозился с прибором, и когда наконец закончил работу, устало присел. Теперь, когда все сделано, Савчук подумал о Кесареве. «Без его помощи я бы еще сутки возился с электросхемой», — отметил он в душе. Взглянул на Кесарева, минер собрал в ящик инструменты, разные провода и, надев китель, спросил:
— Может, я все это отнесу?
— Да, конечно, — согласился Савчук. — Иди отдыхай, Сергей, к прибору осталось подключить питание. Спасибо за помощь...
Но Кесарев почему-то медлил. Он так увлекся делом, что не замечал времени, хотя было уже поздно.
— Иди, Сергей, дома ведь жена тебя ждет, — сказал Савчук, и тут же на его лице застыло выражение сострадания. — Извини, я забыл, что ты один... Извини... — Он снял очки, подержал их в руке, потом снова надел. — Глупый я человек, Сергей. Старый и глупый, память дырявая. Я не хотел обидеть тебя...
Кесареву стало жаль его.
— Пустяки, Евгений Антонович. Я не очень-то страдаю. Если честно, то я верю, что Наташа вернется. Я ей уже два письма послал. Неужели не приедет? Нет, не верится. Она не жестокая, Наташа, она добрая...
С этими словами он ушел к себе в каюту, а Савчук все еще возился с прибором. Уже занимался рассвет, серый горизонт окрасился в розовые тона. Исчезла мглистая дымка, море проснулось, посветлело. Белая пузырчатая пена волн ярче подчеркивала его голубизну. Бухта огласилась корабельными звонками.
«Надо бы сегодня сходить к Юле», — подумал Савчук, да и Журавлев пригласил его в гости. «Если не придешь, — говорил ему адмирал, — Юля очень рассердится. В пять вечера ждем, слышишь?»
Савчук посмотрел в иллюминатор. В бухте бугрились волны. Над ними с криком носились чайки. Чего Савчук не терпел, так это их крика. Пронзительный и жалобный, он всегда предвещает непогоду.
В каюту вошел Грачев, поздоровался.
— Погода портится, — с грустью сказал он и сел на стул. — А вы, Евгений Антонович, опять всю ночь просидели?
— Неважно, сколько я сидел, важно, Петя, другое — я, кажется, нашел то, что надо. Теперь «аппарат ИКС» заговорит своим голосом. — Савчук повесил полотенце, расчесал перед зеркалом волосы и тоже сел.
Грачев сказал, что на флоте объявлено штормовое предупреждение. Рейд закрыт и, наверное, на двое-трое суток.
— А что, твой Гончар все еще на гауптвахте? — неожиданно спросил Савчук.
— Уже отсидел, вчера вернулся на корабль.
— Жаль, что вы не защитили матроса, — заметил Савчук.
Петр сердито отрубил:
— Его судить мало. Корабль опозорил... И училища ему не видать, как своих ушей. Какой из него офицер?
— Н-да, — задумчиво произнес Савчук. — Сядь ближе, расскажу об одном случае...
Петр придвинул к нему кресло.
— В начале войны я пришел на лодку, — начал Савчук. — Твой отец встретил тепло. Построил моряков минно-торпедной боевой части и представил меня: «Матросы, отныне лейтенант Савчук — ваш командир. Прошу любить и жаловать». Речь — короткая, твой отец всегда говорил коротко. Ну что, принял я боевую часть. А через две недели вышли в море на боевую позицию. Ночью сыграли тревогу. Уже отдали швартовы, как вдруг старшина команды докладывает, что на лодке нет минера Лаврушина. Был такой у меня матрос. Сергеем звали. Я — к Грачеву, мол, так и так. «Вернемся с моря — разберусь, если что — под суд военного трибунала отдам». Ну, думаю, пропал парень. Лаврушин родом был из Вологды, до флота работал на заводе слесарем. Служил хорошо, в боевых походах вел себя мужественно и хладнокровно. Жила у него в Мурманске мать. Подумалось, а не к ней ли он пошел? В субботу, за день до выхода, просился уволить его на берег, но я не отпустил. Пытался узнать, в чем дело, но он упорно молчал. А на другой день вечером самовольно ушел с корабля. В море мы пробыли недолго. Вернулись — я сразу в штаб. Оказывается, Лаврушин опоздал всего на десять минут.
— И что отец?
— Погоди, не торопись. — Савчук достал папиросу и закурил. — Привел я Лаврушина к командиру. Командир спрашивает: «Что заставило вас пойти на такое преступление?» А Лаврушин: «Мне сказали, что мама тяжело ранена. Во время налета на город бомба разорвалась рядом с домом». — «Почему мне не доложили?» — «Так уж получилось... Растерялся...» — «Вас могут судить по законам военного времени...» — «Я это знаю, надо отвечать...» — «Матери будет очень обидно, что ее сын...» Он не договорил, потому что Лаврушин сказал: «Она скончалась. При мне...»
Савчук посмотрел на Грачева и сказал:
— Судили бы матроса, если б не твой отец. Пошел к адмиралу и все рассказал. Командир был уверен, что Лаврушин искупит свою вину в бою. Твоего отца, — продолжал Савчук, — адмирал очень ценил и поддерживал его. И Лаврушин действительно не подвел. Он был у нас лучшим минером...
Савчук ненадолго умолк.
— Видишь ли, — вновь заговорил он, — отдать человека под суд — дело не хитрое. Но важно другое — разобраться, оправдано ли это. Одно дело, когда проступок совершен преднамеренно, сознательно, и другое — когда проявляются особые обстоятельства, неопытность, незрелость и даже наивность. В жизни ведь бывают особые случаи, исключения, — Савчук тяжело прошелся по каюте, положил руку ему на плечо. — Молод ты еще, Петя. А голос басовитый. Всех под одну гребенку... А человек — как отпечатки пальцев: двух одинаковых нет. На одного — прикрикнуть надо, к другому — с лаской. Но никто не любит, когда к нему в душу без спроса лезут. А ты сумей его понять, подойти к нему, и он сам тебе навстречу раскроется. — Савчук подошел к иллюминатору и неожиданно спросил: — Скажи, ты видел жену Журавлева?
— Юлию Герасимовну? Видел как-то. Приятная женщина.
— Да, приятная. Очень. — Савчук тяжело вздохнул. — В сорок первом, тогда еще лейтенант, я как-то на вечере в Доме офицеров познакомился с ней. И... влюбился. По самую макушку. Она тогда вдовой была: муж-моряк погиб на Рыбачьем. Я танцевал с ней. Потом пошел ее провожать. До рассвета просидели на берегу залива. Потом еще встречались. Вернулся как-то с моря уставший, промокший, сдал дежурство на лодке и — к ней. Вместе встречали Новый год... Собирался сделать ей предложение, да, видно, не судьба... — Савчук кашлянул. — Вышла замуж она за Журавлева... А Катя это моя дочь...
Грачев не раз видел эту девушку и вот сейчас вдруг подумал о том, что она очень похожа на Савчука. Такие же большие выразительные глаза, угловатый подбородок. И даже голос — нежный, чуть глуховатый.
— Она похожа на вас, — заметил Петр.
— Кто? — Савчук будто перестал дышать.
— Катя...
— Разве?.. А впрочем, может быть... — Савчук зачем-то снял очки, стал тереть их пальцем. — Я очень любил Юлию. А вот потерял ее...
Савчук устало опустился в кресло. У него даже на лбу выступила испарина. Петр сказал ему то, о чем он и сам не раз думал, особенно, когда рядом видел Катю... Нежданно-негаданно она вошла в его жизнь, и никак он не мог забыть ее светло-розового лица с ямочкой на щеке, ясных глаз. Все чаще и чаще думал о ней Савчук, а порой, едва вспомнит ее, как грустно-щемяще начинало ворочаться в сердце.
Как-то Савчук пришел к Журавлевым, но дома адмирала не оказалось.
— Ночью ушел в море, — сказала Юлия и как бы вскользь заметила: — А ты, Женя, совсем позабыл нас, И Катя вот обижается.
— На меня-то? — улыбнулся Савчук. — Нет, нет, я добрый. Ты же сама не раз говорила, что я добрый? А может, и надо на меня обижаться, а?
Юля хотела что-то ответить, но из своей комнаты вышла Катя. Прихрамывая на правую ногу, она улыбнулась, блеснув ровными зубами.
— Вы? Вот уж сюрприз. — Она подала ему свою тонкую, белую руку. — Ну, добрый вечер! Вы все тут, на море? Мама говорила, что вы соскучились по Москве. А я не верю. Мне бы поехать в гости к вам. — Она коротко вздохнула: — Ох, как я себя не люблю! — неожиданно добавила она, сверкнув глазами.
