За всю жизнь Богдан, помнится, не застеснялся ни разу. После кавелитсвующих всяко-боров Богдану киммерийские гости не казались чем-то экстраординарным, но лишь пока он не добрался до веранды, где Антибка их временно устроил. Один из гостей, молодой бородатый богатырь, сидел просто на полу; Богдану с первого взгляда стало ясно, что стульев на таких клиентов не запасено и лучше будет поставить тут цельное, из дубового пня долбленое кресло. Рядом с ним на лавке расположился похожий человек, тоже с бородой, но поменьше, и годами постарше — явный родственник первого. Третий человек, очень большого роста, с лысиной почти во весь огромный череп и с глубоко спрятанными глазами, стоял у окна, переминаясь с пятки на носок; этот гость был чисто выбрит, как и четвертый, преклонных лет мужчина с бакенбардами, показавшийся Богдану смутно знакомым. Гостей на тесной веранде оказалось многовато. Однако то, что это гости необычные, чертовар понял сразу. По меньшей мере у трех первых гостей он заметил совершенно необычные руки, или, точнее, пальцы рук — в полтора, а то и в два раза длиннее его собственных.

— Извините за вторжение, — сказал лысый у окна, — позвольте представиться: Гаспар Шерош, президент академии киммерийских наук. Это — доктор медицинских наук Федор Кузьмич Чулвин, это — братья Иммеры, Веденей Хладимирович и Варфоломей Хладимирович, оба гипофеты… лингвисты в определенном смысле, специалисты по редким языкам… и вообще толкователи… различных текстов, как устных, так и эпиграфических. Мы прибыли к вам как с научной целью, так и… — академик замешкался, но благородный старик с банкенбардами подхватил:

— Чего уж стеснятся… Прибыли мы сюда во исполнение воли пославшего нас архонта. Надеюсь, мы найдем с вами общий язык. Позвольте вручить вам письмо.

Высокий гость вынул из внутреннего кармана тонкую каменную пластинку и передал чертовару. Тот посмотрел на рисунок и ничего не понял: рыбки и птички, как полоумные, мчались по его поверхности строка за строкой, на буквы это было похоже, но прочесть этого Богдан не мог. Надеясь, что не облажается (точнее, надеясь, что это не один из языков Непала, которые ему по отцовской линии вроде бы полагалось знать), чертовар сознался:

— Я не знаю этого алфавита.

Высокий-лысый академик понимающе кивнул.

— Это не алфавит, это киммерийское слоговое письмо. У вас найдется немного сушеного цикория? Если протереть поверхность его порошком, проступит русский текст. Но цикорий должен быть местный, арясинский.

Такого добра на кухне у Богдана всегда хватало, да и требовался он регулярно для протрезвления пьющих сотрудников. Добыв порошок с верхней полки, Богдан прямо на подоконнике втер его в поверхность темно-красного камня. «Орлец это называется, он же родонит, — вспомнил Богдан, — из него еще саркофаги хорошо долбить. Богато».

В размышлениях о том, кому из нынешних заказчиков, интересно, придет в голову заказать себе или близким родонитовый саркофаг, Богдан слой за слоем покрывал пластинку мелко растертым порошком сухого цикория. Постепенно рыбки и птички стали глотать друг друга, и поверх них сложились вполне понятные русские буквы. Богдан наклонил голову к плечу и с интересом прочел:

Богдан ничего не понял и вернул плитку академику.

— Кто действует? Какой плиты?

Академик и старик переглянулись, потом несколько раз передали друг другу родонитовую скрижаль.

— Это ж визитка! Где письмо?

— Ты на что чайник под Богозаводском ставил?

— А чайник у кого?

— Сам ты чайник! Что теперь делать?.. Выходит, мы теперь форменные самозванцы?..

Чертовар понял, что сейчас его примут за плохого хозяина, и вмешался:

— Господа, не нужно рекомендаций… Я же вижу, господа, что вы киммерийцы. Простите… Это видно без скрижалей…

Академик на мгновение замер, потом сообразил, растопырил пальцы правой руки и рассмеялся, глядя на них, как на новый и забавный предмет.

— Надеюсь, вы добрались без лишних приключений, — продолжал чертовар, — приглашаю вас ко мне… на ферму, отдохните. Ну, а цель визита… Цель вашего визита…

— Увидеть Россию, умом ее всю понять, потом вернуться домой, по пунктам ее объяснить и жить на покое! — рявкнул молодой богатырь, сидящий на полу. Чертовар расслышал, как от страха взвизгнул на крыльце однорогий черт Антибка.

— Это очень удачно, — сказал Богдан, — умом понять Россию. Тогда вы по адресу.

Непропорционально длинная ветхая тень нехотя тащилась за человеком в плаще с капюшоном от Двугорбого моста, — или, если говорить по-старокиммерийски, от Горбатой Колоши. С моста человек на остров Архонтова София как раз и сошел, а где был до того — никто не заметил, скорее всего, из воды вышел, а возможно, пришел по ней словно по суху с волн бескрайнего Рифея-батюшки. Хотя человек шел медленно, никакого сомнения не было, что никуда он не свернет, покуда не окажется на ступенях политического сердца Киммериона — старинного здания архонтсовета. Капюшон скрывал лицо направлявшегося в гости к архонту, но, хотя кругом стоял белый день, веяло из-под этого капюшона ночным туманом и дурным расположением духа.

Странник протиснулся в приотворенную дверь, вырезанную из цельной малахитовой плиты, и пошел по своим делам, между тем тень его, вопреки законам природы и логике, втягивалась за ним очень медленно, и целиком вобралась в архонтсовет лишь тогда, когда гость, надо думать, дошел до стола дежурного на втором этаже. В здании тень попала в водоворот коридорных полутеней и растворилась в них, а человек в капюшоне, напротив, наконец-то подал голос.

— Кирия у себя?

Секретарь архонтсовета, одноглазый Варух Гребенщиков, уставился на собеседника, чьего лица в глубине капюшона рассмотреть так и не смог. Замогильный голос гостя лучше визитной карточки говорил о его персоне, но и этому гостю архонта Александру Грек, по-киммерийски и по-гречески кирию, все-таки полагалось бы назвать еще и по имени. Тут весь Киммерион за двести тысяч нынче разросся, половина из них бабы — так что ж, каждая из них кирия?

Старец повторил вопрос по-киммерийски. Это возымело действие, поскольку даже ругаться на оном языке в городе не всякий умел, не только связную фразу построить.

— В лазурном кабинете, господин Вергизов. Доложить?

— Я сам, — сказал вечный странник и прошел в коридор, плечом пронизав часть косяка. Возможно, что это был обман зрения. Возможно, что и не был: из умений Вергизова способность проходить сквозь стены числилась не самой легендарной.

Глава самоуправления Киммериона, архонт Александра Грек, была крепкой женщиной лет под шестьдесят. Габариты она имела немалые, голос громкий и хорошо поставленный, взор пронзительный и характер железобетонный: в ее правление преступность в Киммерионе расти не смела, журналисты не наглели, городская стража, некогда внесшая Александру на руках в архонтсовет, сама была не рада тому, до какой степени навела ее ставленница в городе хотя бы относительный порядок. И не только в городе: даже у далеких Северных Миусов, где полноводный Рифей впадал в заполярную реку Кару, киммерийская гвардия вставала во фрунт при малейшем упоминании имени грозного архонта. Одно лишь имя государя Всея Руси, среди чьих титулов «Царь Киммерийский» на второй странице был проставлен золотом по серебру, внушало гвардейцам и простым гражданам такой же трепет. Но царь был далеко и в Москве, а архонт — у себя дома, в Киммерионе, на острове Архонтова София, поэтому даже независимые члены архонтсовета, главы городских ремесленных гильдий, предпочитали иметь дело все-таки с городской властью. Даже практически с ней одной: в силу определенных аномалий местного свойства, выход из Киммерии всем ее уроженцам без специальной процедуры был закрыт. А отвечал за эту процедуру никто иной, как нынешний визитер архонта — Вечный Странник, он же Пограничник с Яшмовым Маслом, он же Мирон Павлович Вергизов.