Богдан поморщился. И эта туда же — ваньку валять. Стал бы он ее для оладий за столько верст на вездеходе катать.

— Васса Платоновна, коротко: я знаю, что ты ведьма. А у друга моего… и учителя, у него — ферма. Там верблюды. С тремя горбами каждый. И каждая. И нужно мне, чтоб рождались у них четырехгорбые. Как у верблюдов самцы называются? Жеребцы?.. Кобели? Ну, неважно. Нужно, чтобы на них три человека сидеть могло. Верблюды мощные. Но горбов мало, нужно еще один присадить. Как грыжу. Заплачу, не обижу. Ехать прямо сейчас. Назначай цену и езжай, некогда мне торговаться.

Пальцы старухи забегали по тыкве с удвоенной скоростью. Она даже не вскинулась, когда Богдан обозвал ее ведьмой, против правды не попрешь, да еще после того, как из тебя в старые годы через такое место цельного настоящего черта вынули. Но свою выгоду Васса блюла строго. Размышляла она меньше минуты, жевала губами, подсчитывая, непрерывно крутила крышку тыквы. Потом сказала:

— Позволь, благодетель, на расходные нужды испросить тысячу дохлых крыс, из них одну черную вида Mus decumanus, они в Южной Америке нынче водятся, так что должны найтись и у нас. Дегтю березового малый окарёнок, два гарнца льняной дуранды, макуха тож, помело поганое, отрез сафьяну да пять золотых империалов!

Богдан тоже посчитал в уме:

— Крыс — правильно, деготь, макуха — все верно… Помело на ферме и так найдется, — а жир лягвы? Как без лягушачьего жира? И зачем тебе империалы?..

Васса Платоновна хитро улыбнулась.

— Жир лягвы у меня при себе всегда, я без него никуда. А что империалы мне зачем? Милок, ты ж вроде большой. Ну скажи сам, зачем пожилой женщине империалы? Да и атлас, если честно? Я ж работать иду, не на лодке кататься!

— И верно, — хмыкнул мастер, — не на лодке. На верблюде. Иначе под Городню вы и не доберетесь. Вечно я забываю, на что деньги людям нужны… Крыс получишь, закажу на санэпидстанции — дня через два тебе их подвезут, а черную в Москве отыщем…

— Деготь я сам найду, дуранду тоже, — подал голос селекционер, — империалы тоже мои, атлас на Буяне купить можно.

Стороны готовы были договориться, но ведьма все еще медлила: ей было нужно еще что-то.

— Ну не тяни ты! — не выдержал Богдан.

— Батюшка, — решилась Васса Платоновна, — я горб-то присажу, вельблуд не камелопард, ему привычно. А тайну мне за то скажешь?.. Только мне, на ушко? А?.. — старуха начала краснеть, напоминая что-то среднее между юной девушкой и старой свеклой. — Ну, ты же знаешь… Ты ведь правду знаешь, истинную правду, и нехристь Курултаев говорит, что знаешь, и нехристь Зиновий тоже, а он куда как образованный нехристь, английский замок языком без рук открывать умеет… Ну, Кавель Кавеля все-таки, либо как… — со стыда старуха говорила все тише.

Чертовара перекосило.

— А, чтоб тебя! Давай делай, что говорю, и качественно делай — не то я с тобой не так поговорю!

Васса сникла.

— Ну… а хоть радеть-то мне можно? — она похлопала крышкой по тыкве — там у нее, видимо, была молясина, и скрывать это нынче уже не имело смысла.

— Да хрен с тобой, радей. Но чтоб горб мне был — как Кондратий Хароныч укажет! С ним и поедешь. По дороге изучишь, кстати, вон, за окном Ханум стоит, жует — у нее три горба. Но ее не трогай, нужно, чтоб у ее жеребят… или как там? Чтоб у верблюжат было по четыре горба! Сколько ни принесет! И чтобы не долго ездила!

— Быстро не выйдет, Богдан Арнольдович, — подал голос селекционер, — я быстро и не прошу. У моих больше одного верблюжонка не бывает, это, кстати, у них общее правило, от горбности независимо. И носит его мамаша почти четырнадцать месяцев. Я скажу, у которых с четвертым горбом родиться должны — мне нужно, чтоб молодняк живым оставался! А если б каким чудом у взрослого четвертый горб отрос — ну тогда ва-аще, все имущество мое имею сдать без описи…

Васса соображала шустро.

— Это можно, благодетели… Но полпуда омелы нужно еще тогда, да позвольте уж и отрез сатина, синего, лучше серизового… вишневого, по-теперешнему.

— Ладно, хрен с тобой, — ударил чертовар ладонью по краю стола, — хватит, все получишь, только не ной…

— Антиной — иной! — с готовностью подхватила Васса.

Не успел селекционер на верблюде, обнимая старушку впереди себя, удалиться и на сотню аршин к северо-западу, не успел Богдан налить себе заслуженные полстакана полугара из водки с желтым донником, как задребезжал телефон. Притом кабельный. Чертовар взял трубку и с удивлением обнаружил но другом конце провода своего подручного черта Антибку.

— Владыка и повелитель, — сказал тот, едва ли не учетверяя каждое «л», словно желая отравить жизнь всем японцам на свете за неупотребление этого звука, — К усадьбе пришли почтенные гости с востока, и просят о свидании с тобой, великолепный, я взял на себя смелость…

— С востока — это от Кимр?

— О да, владыка, с Комаринской дороги, из Кимр…

— Тогда правильно взял, — перебил его Богдан, соображая, что, коль скоро Фортунат рабочего поста покинуть не может, Давыдка же сидит здесь, в Неводе, за рулем вездехода, то и позвонить из Выползова — стыд сказать, кроме ручной плесени, — было некому. Нет, определенно не хватало кадров. Нужно, если деньги за госзаказ медным тазом не накроются, кого-то на постоянную службу взять, и выбор есть у Шейлы на Ржавце — тот же акробат еврейский, поди, многому обучиться может, если уже не обучился, — Через час буду… А то и меньше.

Богдан и гадать не стал, кто к нему прибыл: каких только гостей он за последние годы не навидался, почти не выбираясь за пределы древнего княжества! Осаждали его импортные сектанты, среди них наиболее настойчивыми были литературные униформисты, поклонники писателя Толкиена в том числе. Приходили свои — почитатели пророка Саввы Морозова, который был еще хуже импортных самославцев. Вызверялись моргановцы на ярославн, воробьевцы на пощадовцев, щеповцы на влобовцев, черноборы на желтоборов, да и красноборы туда же норовили вляпаться: Каша, верный Кавель Адамович, уже научил Богдана в них немного разбираться на всякий случай. Все они были для Богдана одним миром мазаны, все просили что-нибудь им продать или подарить, и всех он, как и сатанистов, провожал без почета. Впрочем, не без исключений. Взять хотя бы орду Кавеля Журавлева, так и не спешившую сняться с места, так и стоявшую в лесах и справа и слева от дороги, по которой Давыдка медленно вел вездеход к чертоварне. Верховный кочевник сказал, что ждет «прихода парохода». В подробности вдаваться не стал, а Богдан не нашел нужным расспрашивать. Непрошеный союзник оставался настолько ценен как связной и советчик, что Богдан, его бы воля, вовсе пригласил журавлитов никуда с Арясинщины не укочевывать.

Поперек тропки, аршин за триста до чертоварни, путь был перегорожен: тут стоял старый знакомый, кабинетный рояль Марк Бехштейн. Давыдка остановил машину, Богдан спрыгнул на землю. Страж Камаринской тропы хотел его о чем-то предупредить, в этих случаях он всегда заступал человеку дорогу, и приходилось вести с ним разговор, — от двухсот тридцати рояльных струн одним языком не отбрешешься.

— Добрый день, Марк Ильич, — спросил Богдан, — чем обязан?

Рояль издал два-три аккорда из третьего концерта Бетховена — надо думать, прокашлялся. Потом заговорил, приподняв крышку и нервно шевеля педалями.

— Необычные гости, Богдан Арнольдович. Впервые с официальным визитом к вам прибыла группа киммерийских ученых и дипломатов. Если могу быть полезен, я тоже к вашим услугам. Если сообщение передать нужно, проводить кого-то… А вообще-то если музыка нужна будет — тоже не стесняйтесь…

До веранды чертовар дошел пешком. Чад от горелой рыбы и смрад от внутренностей забитого черта висели над поляной так плотно, что десяток топоров в воздухе удержались бы вполне надежно. Судя по всему, бухгалтер Фортунат умудрялся работать без единого помощника. Что ж, похвально в высшей степени. Однако… Однако! Мастер опять дал себе слово с первых же денег расширить штат предприятия, и поднялся по ступенкам.