— Олег, — тихо произнес я, — у меня нет этой недельки. Я возвращаюсь через пять дней на «Альтаире».

— Ты же только что прилетел… Эх… Значит, на Выборы и обратно, да? Вот как? Совсем одичаешь на своем Марсе, Одынец. С таким успехом мог бы и вообще не возвращаться. Там, у себя, и проголосовать, а с родителями только по визио общаться, не вылезая из-под купола. Домосед! Марсианин! Были они смуглые и золотоглазые.

Я промолчал.

— Макс, — вдруг сказал Олег, положив руку мне на плечо, — я же не просто так пришел, ты знаешь. Ты нужен мне там, среди астероидов. Людей не хватает. Ты же тоже космодесантник, Максим.

Олег протянул значок.

— Это твое, Макс.

На фоне перекрещенных старинных ракет блестела надпись: «Максим Одынец. Российская Космодесантная служба».

Я поднял руку и взял значок. На ладонь Олега упала капля крови.

— Макс, ты чего? Я что, тебя задел? Я не хотел… Или? Что, до сих пор кровоточит?

— Иногда, Олег. Очень редко. Наверное, на непогоду.

Я сжал значок и сунул в карман. Когда-то, пять лет назад, он блестел на моем скафандре.

— Волнуешься? — спросил я.

— Опасаюсь, — ответил Олег Соловьев, командир Первой Марсианской ячейки космодесантников. — Знаешь, нутром понимаю, что все рассчитано, взвешено и даже разложено по полкам, но такой, чисто животный страх имеется. Помнишь, нам рассказывали, как на первых испытаниях атомной бомбы ученые боялись цепной реакции термоядерного синтеза азота в атмосфере? Понимали же, что не должно рвануть, а все равно поджилки тряслись.

— Да уж…

— Думаешь, что сейчас страх изменился?

— Нет, — сказал я.

Мы боялись всего. Боялись террористов и непредвиденных стихийных бедствий. Опасались ошибки в расчетах и отказа техники. Работа у нас была такая — бояться. Потому что настоящий космодесантник может себе это позволить. Он должен выполнить задание и живым вернуться на базу.

До начала международной операции «Возрождение» оставались тревожные десять минут.

В двухстах километрах от лагеря наблюдателей заложены термоядерные заряды, взрыв которых растопит вечную мерзлоту на полюсе и выбросит в атмосферу миллионы кубометров пыли и углекислого газа, вызвав парниковый эффект. Сейчас мы живем лишь в городах под куполами. Нет, скорее, существуем, боремся с планетой. Но вскоре (если все, конечно, пройдет успешно, тьфу-тьфу-тьфу, жаль, здесь нет дерева, чтобы постучать) Марс изменится. Установится пригодная для жизни температура, заработают кислородные установки. А пока…

Пока мы должны ждать и волноваться.

— Как там Инга? — неожиданно спросил Олег. — Ребенка не планируете?

— Гм-м, — опешил я. — Я у нее еще не спрашивал.

— А ты спроси-спроси. Торопись жить, Макс.

— Ребята, что-то у вас настроение подавленное, — сказал из кабины Бореслав. — А ну, бросьте упадничество! Мы, понимаете ли, присутствуем при эпохальном событии — улавливаете, нет? А они хандрят.

— Никто не хандрит, Славик, — тихо, как и обычно, произнес Мишка Фоменко.

На его скафандре возле значка космодесантника красовалась бриллиантовая роза — булавка для галстука. Только еще самого галстука поверх скафандра не хватало. И не признается никак, чей подарок. Ничего, надеюсь, на свадьбе погуляем всей ячейкой.

У каждого из нас есть свой талисман, так, детская прихоть. Лично у меня к скафандру прицеплена маленькая смешная птичка — не поймешь кто, то ли синица, то ли чижик. Точно такая же — у Инги. Если погладить моего чижика-пыжика, то он выдаст звонкую трель, а его сестра-близнец, если будет недалеко, в пределах километра, ответит такой же мелодией. Это значит: «Я думаю о тебе, помню и люблю». Мы с Ингой подарили друг другу чижиков еще до свадьбы.

— Чувствуете? — поднял Мишка вверх указательный палец. — Вот сейчас… Ну?..

Лед слегка вздрогнул.

«Ф-ш-ш!» — вырвался на поверхность в пятидесяти метрах от нас гелиевый гейзер. Это Крошка. Так мы их назвали за неделю дежурства — Крошка и Великан. Как Крошка пары выпустит, так спустя десять минут из-под соседнего огромного тороса Великан бить начинает. Здоровенный такой гейзерище. Прямо как главный фонтан в Петродворце. Да и глыба льда на льва похожа, только Самсона не хватает. Непостоянно гейзеры бьют. Бывает, что все двадцать часов молчат, а потом сутки напролет один за другим газы выпускают. Но — строго в порядке очередности. Великан Крошку всегда вперед пропускает.

— О! А вот и праздничный салют! — воскликнул неунывающий Славик.

Главное что? Места гейзеров отмечать и обходить стороной.

Работа у нас такая — бояться.

Я вывел данные с датчиков — просто так, от нечего делать. На экране шлема высветились цифры. Температура «за бортом» скафандра — минус сто сорок пять. Солнечный ветер — в пределах нормы. Конечно, не общечеловеческой земной нормы, а для экстремалов-космодесантников — в самый раз. Что-то Солнце решило нас пощадить в эти дни. Не к добру.

Ого! Пульс — сто двадцать ударов. Волнуешься ты, Максим Одынец, ой, как волнуешься. Потеешь, словно поросенок, очиститель не справляется. Прямо как в древнем скафандре, в котором нас на учебной практике гоняли. Кислородом скафандр для компенсации давления был накачан — руку согнуть, и то проблема. А старики когда-то еще и работали в таких условиях. Это мы сейчас разбалованы — каждый скафандр снабжен внешним экзоскелетом класса «Геркулес», одно удовольствие в таком передвигаться. Хотя стоимость его, конечно… О-го-го! Я как-то раз случайно в смету заглянул. Лучше не знать. Ничего, Российская Космодесантная служба хорошо финансируется. Да и зарубежные неплохо. Все силы на освоение космоса брошены. Вон — неподалеку лагерь американских наблюдателей, полосатый флаг над временным куполом развернут. Тоже волнуются небось.

Восемь минут до детонации.

Нас в команде наблюдателей десять человек, включая ученых и космодесантников. Ощетинился антеннами научный вездеход, похожий на толстого неповоротливого майского жука. Сухие льдинки, поднимаемые вихрями, стучат о защитную броню. Замер десантный бот, Бореслав так и не выбрался из кабины. Вот уж воистину механик-водитель. Что на Земле, что на Марсе, такому дай только до техники добраться, и человеку больше ничего для счастья не надо.

Над нами — красный восход с голубыми разводами вокруг солнца.

Не можем мы сейчас под куполом сидеть.

Не хочется.

— Так будем разворачивать или нет? — Я постучал об упакованный, словно парашют, переносной купол.

— Ну ты даешь, Макс! — удивился Олег. — За столько часов не развернули, а тут перед детонацией тебя пробило. Марш в кабину со своими идеями! Хватит нервничать! Все будет нормально.

Подумаешь, хотелось, как лучше — народ делом занять…

В кабину я не пошел — дождался часа «икс», стоя на марсианском льду.

Затих Крошка. Марс словно замер.

А потом…

Сначала далеким огненным восходом вспух горизонт, разорвав небо кровавыми сполохами. Вздрогнула поверхность. Разлетелись ледяными стайками пугливые вихорки.

— Понеслось!

— Сработало!

А вслед за этим я почувствовал новый едва слышный толчок. Слабый-слабый. Как от Крошки. Вслед за толчком — тихий треск, врезавшийся в память навсегда. Это треснул ледяной покров под моими ногами.

— Макс!

Первая жидкая вода Марса. Маленьким гейзером она вылетела из-подо льда и, мгновенно замерзая, впилась в руку острыми жгучими стрелами.

— Черт возьми!

Экран вспыхнул красным тревожным огнем.

«Повреждение скафандра. Разгерметизация».

Жгуты перетянули руку выше локтя.

Я до сих пор не знаю, где закралась ошибка. Наверное, это была та самая непредвиденная тектоническая цепная реакция под поверхностью вечной мерзлоты. По ледяной шапке пробежали трещины. Разогретая вода под огромным давлением вырвалась на свободу.

Мишка погиб на моих глазах. Сначала он провалился в лед по колено, а потом сотни холодных игл пробили скафандр, превратив космодесантника в замершую ледяную статую.