Наконец экскурсия завершилась там же, где и стартовала, — у кабинета Николая Ивановича. Новоприбывшим предстояло пройти еще какой-то инструктаж у начальника станции (или, как говорили некоторые, градоначальника). Разместились все четверо еще с утра, рабочие места им показали тогда же; экскурсия, проведенная Никитой, являлась скорее общеобразовательной. Никита попрощался и пошел прочь. На сегодня работы больше не было, следующая смена в Колонне предстояла только завтра ближе к вечеру.

На следующий день он разговорился с Кеннетом. Английский Никита знал более или менее прилично, а экскурсию вел на русском в первую очередь из-за того, что русскоязычных людей в группе было больше, плюс к тому Ник по-английски не понимал. Кеннет говорил с чудовищным акцентом, глотал окончания и вставлял в речь гэльские слова, не имевшие с английскими даже общих корней. Тем не менее после часа общения Никита стал понимать собеседника более или менее прилично.

В какой-то момент разговор перетек к рассуждениям о Земле, которую ни один из собеседников никогда не видел иначе как через телескоп или на картинках. По какому-то малозначащему вопросу, вроде высоты руин Останкинской телебашни, они никак не могли сойтись во мнениях. Как и большинство рожденных на Марсе, оба знали Землю чуть ли не лучше землян — так мечтающий о лошади мнит себя разбирающимся в лошадях лучше профессионального конезаводчика.

— Так мы ничего не поймем, — сказал наконец Кеннет, — вот я как поеду на Землю, так обязательно побываю в Москве — и напишу тебе, как на самом деле.

— Ты думаешь, у тебя получится полететь на Землю?

— Уже получилось. Через три недели меня переводят в головной офис в Эдинбурге — на Земле. В настоящем Эдинбурге.

Никита присвистнул.

— Но как?

— Ценный сотрудник, там я нужнее. То, что я теперь здесь, — просто моя просьба. Я на Марс вряд ли когда-либо вернусь, так напоследок взял три недели накопленных отгулов — поездить по разным станциям, посмотреть, как другие города живут.

Никита уставился в пол. Несмотря на разруху и серость, царившую на Земле, перевод в головной офис являлся в определенной мере мечтой о смене обстановки, о приключениях, и такая мечта была у каждого рожденного на Марсе, но светило путешествие только самым лучшим, талантливым, уникальным. Сотруднику без особых способностей, вроде Никиты, Земля недоступна, слишком дорог подобный перевод. Он должен окупать себя.

Прибыв на станцию, Никита пытался найти себя в более сложных и интересных занятиях, нежели охрана. Сначала пристроился в экстремальную лабораторию, где и познакомился с Женей. Но ровно через неделю начлаб Воха (то есть Владимир Игоревич) сказал, что толку с Никиты — как с козла молока, и даже нехватка людей не может стать предлогом для его дальнейшей работы в лаборатории. По образованию Никита был техником младшего разряда, но руки у него росли оттуда же, откуда и голова, и потому в техниках после обучения он долго не проходил. В охране, по крайней мере, не требовалось ничего толком уметь. Только наблюдать и реагировать — а это было нетрудно. К слову, Вадим в последнее время пошел на пилотские курсы, он хотел переквалифицироваться в экспедиционники и ездить за образцами для лабораторий, а там, глядишь, в ученые можно податься и — оп! — получить карт-бланш на свободное перемещение между Землей и Марсом.

— В Петербурге тоже побываю, — продолжал тем временем Кеннет. — Вообще интересно, насколько города на Земле соответствуют своим здешним тезкам. Если судить по трехмеркам, Эдинбург совсем не похож на эти переборки и иллюминаторы, хотя, конечно, грязен до неимоверности и наполовину населен какими-то отбросами.

Никите оставалось только обреченно кивать. Он сто тысяч раз видел Питер на трехмерках. Он знал в нем каждый панельный дом, каждый проспект — но никогда не мог представить этот город в реальности. Каков асфальт на ощупь? Как пахнет Нева? Каково это — мчаться на катере навстречу ветру?.. Он не знал.

— Я пришлю тебе письмо из Питера, — сказал Кеннет.

— Не нужно.

— Почему?

— Просто не нужно.

Кеннет не понимал Никиту. Кеннет думал, что это возможно — полететь на Землю, потому что ему самому это удалось. Но перед Никитой в этот момент расстилалась такая скорбная темнота, что из глаз чуть ли не текли слезы. У него даже промелькнула мысль ударить шотландца — просто так, для собственного успокоения, но он передумал. Кеннет ни при чем.

Кеннет уехал через два дня, на прощанье сказав Никите:

— Будешь на Земле, заезжай в гости.

Он так и не понял, что его слова — издевка и не более того.

Для Никиты эти два дня стали неким переосмыслением происходящего. Он впервые в жизни общался с человеком, который уезжал на Землю. Какой-то детали не хватало, пазл чуть-чуть не сходился. И потому сразу после отбытия Кеннета Никита пошел искать Кирилла.

Кирилл был у себя в комнате. Он лежал на кровати и играл в трехмерную стрелялку, лениво, без азарта, фальшиво насвистывая незнакомую Никите мелодию.

— Открыто, — крикнул он в ответ на звонок.

— Привет, — поздоровался Никита, войдя.

— Привет. — Кирилл отложил пульт в сторону. — Как дела?

— Нормально.

— С чем пожаловал?

Никита присел на край кровати.

— Кирилл, расскажи мне про Питер.

Тот нахмурился.

— Про что рассказать? Вы тут, на станции, лучше нас его знаете.

— Нет, — сказал Никита, — расскажи мне про настоящий Питер. Ну, например, каково это — идти по Рыбацкому проспекту вдоль Невы?

Кирилл улыбнулся.

— Да так. Идешь, не слишком чисто, трубы заводские вдали.

— Ну вот, — сказал Никита, — про это и рассказывай.

Кирилл покачал головой.

— Знаешь, в воспоминаниях Льва Толстого был такой эпизод: его старший брат, кажется, придумал игру, одним из условий которой было встать в угол и не думать о белом медведе. В общем, когда ты становишься в угол с твердым намерением не думать о белом медведе, ты понимаешь, что ты ни о чем, кроме белого медведя, думать не можешь. Так и здесь: расскажи что-нибудь о Питере. Я знаю Питер вдоль и поперек, но именно сейчас ничего толком не могу придумать и рассказать.

— Сложно.

— Считай, что я психолог. Недоучившийся, правда.

— А-а-а.

Никита недолюбливал психологов. В основном они пытались избавить пациентов от проблем, которые сами же предварительно и выдумывали.

— Я не пытаюсь тебя лечить, — заметил Кирилл, видимо, распознав выражение лица Никиты. — Ты задал вопрос, я пытаюсь оправдать то, что не могу толком на него ответить.

— А если я буду задавать более конкретные вопросы?

— Видимо, я смогу найти ответы.

— Опиши, как пахнет Нева.

Кирилл усмехнулся.

— Ты никогда, наверное, не нюхал стоялую воду. Нева, конечно, течет, а не стоит, но все равно пахнет застоем, водорослями, гнилью, железом. Но при этом — ты не поверишь — это самый прекрасный запах в мире.

Никита и в самом деле не мог понять.

— Почему прекрасный?

— Трудно объяснить. В Питере пахнет грязью и чайками. И камнями. И соснами, если поехать на залив. И топливом — от кораблей. И все равно это прекрасный запах.

Никита посмотрел в окно. Ржавый марсианский пейзаж простирался до самого горизонта.

— А где ты жил в Петербурге? В Кудрово? В Заневке?

Кирилл усмехнулся. Потом подумал немного, точно сочиняя ответ, изобретая его. Потом сказал:

— Ладно. Пусть будет революция.

— Что?

— Боюсь, я тебя разочарую, — ответил Кирилл. — Я жил почти в самом центре, на Казанской улице, около Невского проспекта.

Никита удивился: он не знал, что в Санкт-Петербурге есть такая улица. На станции ее не было.

— Где это?

— Неподалеку от Казанского собора, между Мойкой и каналом Грибоедова.

— Но… но в Питере нет таких мест!..

Кирилл рассмеялся.

— Никита, — сказал он, — ты себе не представляешь, как фильтруется информация, поступающая на марсианские станции. Я уверен, что ты видишь Петербург как совокупность Кудрово, Красной Зари и какой-нибудь Петро-Славянки. Примерно по этой схеме построена станция. Все, что за пределами, — не существует. На деле это не так. На деле Питер значительно больше и красивее. В нем есть центральная часть — Васильевский остров, его прекрасная Стрелка и Ростральные колонны-маяки, есть Дворцовая площадь с Александровской колонной, выполненной из цельного куска гранита, есть Эрмитаж — великолепный музей изобразительного искусства, обладающий богатейшей в мире коллекцией. Санкт-Петербург прекрасен, поверь.