— Я виноват. Я во всем этом виноват.

Он по-прежнему не смотрел на меня, и это мешало понять, какой смысл вложен в неожиданное признание, потому что ни раскаяния, ни отчаяния в голосе хозяина зала по-прежнему не слышалось, одна лишь покорность судьбе.

— Скажете, что сами ползали по потолку, крепя гирлянды?

Леви Лотт невольно поднял голову:

— Нет, конечно же нет… Я бы упал и разбился раньше, чем поднялся туда.

— Тогда кто это сделал?

— Их было двое. Один… он был одержимый, как вы это называете. А второй нет. Второй был обычным человеком. Совсем обычным.

Вот, значит, как. Остался еще кто-то? Надеюсь, последний, иначе охота вслепую может продолжаться вечно, а мне уже порядком надоело чувствовать себя добычей.

— Как они выглядели? Особенно тот, который был человеком?

Хозяин танцевального зала потер виски кончиками пальцев.

— Как и все мы… Две руки, две ноги, одна голова.

— Безволосая?

Глаза Леви Лотта дружно моргнули:

— С чего вы взяли? Обычная голова. Только повязанная платком…

Дальше можно было не спрашивать. Тоже бритоголовый, как и следовало ожидать. Цепь одушевления во всей своей красе. Однако если учесть сегодняшнюю выходку побранного Боженкой, возникает сомнение, что эти три Звена орудуют в Аллари по приказу свыше.

Самодеятельность. Чистейшей воды. Иначе откуда бы взялись все те чувства, обуявшие несостоявшегося убийцу? Впрочем, неизвестно, что опаснее: строгое следование указаниям или праведный гнев человека, потерявшего своих напарников, а может, и того хуже, друзей. Если же второе хоть на шаг ближе к истине, чем первое, бритоголовый точно не уйдет восвояси просто так, без отмщения.

— Он всего лишь предложил помочь, а мне так нужна была помощь… Я должен был отказаться. Конечно, я должен был отказаться! Но разве я мог? Демонам ведь не отказывают. А он сам предложил мне…

Это верно. Демоны приходят и берут все, что им понадобится. Не спрашивая и не принимая отказа.

— Тогда не стоит себя винить.

— Винить себя? — Хозяин танцевального зала грустно улыбнулся. — Больше некого. Что бы я ни сделал, отвечать придется мне, а не кому-то другому.

Да, скорее всего. Когда понадобится виноватый, лучше выбора не придумаешь. Хотя и жаль беднягу. По-человечески жаль.

— Вас попросту обманули. Такое случается хотя бы однажды с любым из нас.

— Обманули? — на мгновение задумался Леви Лотт. — Да, пожалуй. Но меня никто не заставлял обманываться.

Тон его голоса постепенно креп, только не в самую лучшую сторону: с подобным выражением обычно говорят и чувствуют себя люди, принявшие окончательное решение. Окончательное, главным образом, для своего личного будущего.

— Вас не станут обвинять. Никто из гостей зала в ближайшее время даже не вспомнит о вас, поверьте. У них появился другой, куда более важный повод для размышлений.

— Но когда-нибудь они вспомнят.

— Так уезжайте. Сегодня же. Найдите лодку. Украдите, если понадобится. С веслами сумеете справиться?

— Я должен бежать? — Кажется, он искренне удивился.

— Тот человек, второй, который вешал гирлянды. Он вернется сюда, чтобы узнать, что случилось. И он не будет любезен в расспросах.

— Пусть приходит, — простодушно разрешил Леви Лотт. — Мне все равно нечего ему сказать.

— Боюсь, в это он не поверит. А даже если и поверит… Вы не переживете этот разговор.

— Пусть.

Он наконец-то посмотрел мне прямо в глаза, посмотрел так светло и спокойно, что можно было больше не тратить время и силы на предупреждения. Ввиду полной бессмысленности.

— Хотите умереть?

— Моя жизнь была посвящена служению. Не знаю, поймете ли вы… Ну неважно. Я не вижу себя в другом месте, при других хозяевах. И не вижу себя свободным. Если нить, привязывающая меня к залу, порвется, я не обрету свободу. Это… это больше чувств и всего прочего. Я должен был исправно служить и служил, а потом вдруг невинный поступок обернулся чуть ли не преступлением против всего, что составляет меня с ног до головы. Я предал не своих хозяев. Я предал себя. И… я не чувствую себя живым. Больше не чувствую.

Он был уверен в том, что говорит. Для меня его слова могли звучать как угодно, но достаточно было прислушаться к интонациям, чтобы поверить и принять решение Леви Лотта вместе с ним самим. Безоговорочно.

— Вы умрете, как только он доберется до вас.

— Повторю: мне не страшно умирать, эрте. Я уже мертв. Или умру в самом скором времени.

— Что ж, тогда… Окажете мне услугу напоследок? Вам она ничего не будет стоить.

— А вам?

А для меня это будет подарком. Самым роскошным на свете.

— Так окажете?

— Почему бы и нет? — согласился хозяин танцевального зала.

— Когда тот человек придет к вам… Не знаю, насколько быстро это случится, но случится обязательно. Так вот, он непременно спросит о том, кто убил его товарища. И вы должны указать на меня.

Он попробовал улыбнуться:

— Тоже торопитесь покинуть этот мир?

— Наоборот. Опишите ему мою внешность, скажите, что я остановился в гостевом доме у Западной арки и что… — Ну да, об этом непременно нужно упомянуть, чтобы убийца закусил удила. — Что я пришел сюда вместе с красивой белокурой девушкой, но приглашена на праздник была только она одна. Справитесь?

Леви Лотт понимающе кивнул:

— Хотите устроить ему ловушку?

— Самую надежную из всех.

— Я сделаю все, как вы сказали. Это и в самом деле не будет мне ничего стоить, — улыбнулся хозяин танцевального зала. — Надеюсь, у вас получится то, что вы задумали.

— И у вас, надеюсь, тоже.

Наверное, более дурацкого пожелания человеку, идущему на смерть, придумать было невозможно, но мой собеседник принял его как должное. Нет, даже как некую особую честь, потому и церемонно поклонился на прощание. Я же раскланиваться не стал, чтобы не терять время зря.

Хозяйка гостевого дома открыла на мой стук сама, и, судя по совершенно свежему и слегка разгоряченному лицу, в эту ночь не то что еще не ложилась спать, но вовсе не собиралась смыкать глаз.

— Старшина Сепп сейчас в городе или на службе?

— Малыш Рино? Должно быть, гуляет. Порт с полудня закрыт, ведь яра-мари — праздник для всех!

— Как скоро вы можете его найти?

— Что-то случилось? — обеспокоенно спросила женщина.

— Еще нет. Но обязательно случится. И я буду весьма благодарен, если вы передадите старшине Сеппу несколько слов.

— О, разумеется! Я как раз собиралась выйти в город.

— Когда найдете его, скажете: как только станет известно о том, что хозяин танцевального зала, некий Леви Лотт, убит или бесследно пропал, это значит, что на постояльца, которого старшина привел в ваш дом, скоро будет совершено нападение. Или уже совершается. Запомнили?

Она кивнула, правда, чуть неуверенно, и я повторил:

— Когда убийца закончит с Леви Лотом, он придет сюда. За мной. И я не откажусь от чьей-нибудь помощи.

— Сейчас же побегу его искать! — пообещала женщина.

— Не торопитесь слишком сильно, эрте. Время еще есть.

— Все вы обычно так говорите! — пожурила она меня, выпархивая за дверь.

Но времени и вправду оставалось еще достаточно. Если тот бритоголовый не ворвался в зал сразу же, как одержимые бросились врассыпную, значит, он либо осторожнее, либо умнее своих товарищей. Он конечно же выждет, пока все вокруг не стихнет, только тогда прижмет Лотта к стенке в глухом углу. А смертник не станет откровенничать сразу, потому что не собирается жить и не боится умирать. Получив желанный ответ, убийца отправится сюда, чтобы долго ходить около гостевого дома, наблюдая за прохожими, светом в окнах и прочими подобными штуками, помогающими понять, насколько свободен путь к цели. И только потом, когда сто раз все проверит, бросится в атаку.

А я не буду прятаться.

Темнота и тишина — лучшие собеседники, когда надо поразмышлять о чем-нибудь. О серьезном или пустячном, неважно. А вот когда думать не хочется вовсе, тишина начинает звенеть в ушах почище комариного зуда. Так громко и пронзительно, что почти заглушает звук шагов.