Если бы мертвое тело, лежащее у наших ног, могло возразить, то непременно бы это сделало. Хотя и изломанной неподвижности вполне хватало, чтобы поставить под сомнение любые слова одержимой. Хватило бы для кого угодно. Кроме меня.

Прежде, во времена службы, вхождение в обстоятельства всякий раз случалось по-разному. Иногда требовалось довольно долго сосредотачиваться, едва ли не исчерпывая весь имеющийся запас промедления. Иногда это походило на прыжок в воду: стремительное движение, обжигающее касание и события, смыкающиеся где-то высоко над головой. Но такой легкости, как сейчас, не было никогда.

Смуглая женщина всего лишь рассказывала о прошлом, перемежая слова и слезы, а я почти видел, что и как именно происходило. Наверное, за подобную естественную легкость проникновения в чужие чувства и ощущения многие заплатили бы самую большую цену, которую только можно вообразить. Любой из сопроводителей точно отдал бы душу и все остальное в придачу, не догадываясь, что миг обретения станет проклятием.

Чувства выгорели, как утварь дома, охваченного пожаром. Но стены остались. Крыша уцелела. И даже фундамент, хоть и потрескавшийся, все еще держит весь груз, что на него ухитряются взгромоздить. А двери и окна открыты настежь — для чужих душ. Для гостей, ненадолго и зачастую бесцеремонно заглядывающих в мое сознание. И главное, какими бы они ни были, дурными или замечательными, только с ними дом, имя которому я, оживает. Снова и снова.

— Достойное намерение.

Это сказала Лус. Вернее, демон, сидящий в ее теле. И я молча согласился: достойное. Чем бы ни было вызвано.

— И где ты надеялась встретить того чудесного вестника?

— В одном из городов Жемчужного пояса.

Вопросительный карий взгляд переместился с лица южанки на мое лицо, требуя пояснений.

— Имеются в виду города, расположенные по берегам одной и той же реки, воды которой обильны раковинами жемчужниц.

— Их много, этих городов?

— Семь.

Лус задумчиво потерла кончиками пальцев щеку:

— И как далеко они отстоят друг от друга?

— Не меньше трех дней пути между каждой парой.

— Но если так… — В глазах девушки отразилось сомнение. — Всего один шанс из семи? Не слишком ли мало?

— Можно пробовать каждый год, — предположил я.

— И каждый год не угадывать?

Да, задачка выглядела трудной. А хуже всего было то, что в ее решении предстояло принять участие и мне.

— Я верю в удачу, — твердо заявила одержимая.

— А я нет, — сказал демон по имени Конран. — Лучше знать наверняка, чем гадать.

Я прислушался к постепенно нарастающему за окном шуму и заметил:

— А еще лучше вернуться в нашу комнату, пока не поздно.

— И верно. Табун, похоже, скачет обратно.

Лус прошелестела юбками, выскальзывая в коридор, но за порогом обернулась и шепнула, обращаясь к южанке:

— Верь ему.

Та кивнула, правда с отчетливо читающимся на лице выражением: «А что мне еще остается?»

Минуты, отделяющие нас от новой встречи с прибоженным, прошли в обоюдном молчании. Наверное, поэтому он-она распахнул дверь слишком резко, словно боялся найти в комнате одно лишь мертвое тело. Мы ведь могли сбежать, хоть вместе, хоть по отдельности. Служанке это было бы сделать труднее, учитывая заботу об обморочной девице, мне — проще. Но время для побега все равно было упущено, и теперь оставалось лишь узнать, каков следующий ход человека, склоняющего нас к лжесвидетельству.

Он-она несколько раз потянул дверную ручку на себя, словно это могло помочь закрыть дверь плотнее, а потом прислонился к стене рядом с косяком. Чтобы слушать звуки, доносящиеся из коридора, не иначе.

Лица на прибоженном не было. Совсем. Если до своей отлучки он-она выглядел взволнованным, но решительным, то сейчас я видел в его чертах только ничего не выражающую усталость. Хотя нет, присутствовали в чертах еще кое-какие следы чувств. Примерно так же бесстрастно и бессмысленно обычно смотрят в пространство люди, долго вынашивавшие сложные планы, в тот момент когда клубок событий начинает стремительно разматываться. Когда все, о чем думал и на что рассчитывал, само собой покатилось вниз с высокой горы, и куда докатится, предугадать невозможно.

— Вам нужно отдохнуть.

— Да. Позже, — коротко выдохнул прибоженный. — Времени слишком мало.

— Для обстоятельного рассказа? Согласен. — Я подвинул на середину комнаты стул и сел, скрещивая руки на груди. — Но мы выслушаем. Все что успеем.

Он-она сделал несколько глубоких вдохов, успокаивая сердцебиение. Видимо, вдоволь набегался в компании стражей божьих за придуманным убийцей.

— Завтра вас вызовут к Смотрителю. Вы должны будете говорить одно и то же, если не хотите задержаться здесь на всю оставшуюся жизнь. И поверьте, она может оказаться очень недолгой.

— Это мы уже поняли, — ответил я за двоих. — И ждем совсем другую историю.

Прибоженный чуть помрачнел и решил пойти на попятный, пробормотав:

— Сейчас не время…

Примерно такого отступного маневра я ожидал. Но у меня тоже был наготове рассказ. Небольшой и весьма безыскусный.

— Готов утверждать, что лежащий здесь человек последний день своей жизни провел весьма отлично от предыдущих. Он по меньшей мере дважды пробовал своим поведением вызвать у незнакомых людей гнев и ответные действия, предполагающие применение силы. Оба раза, о которых мне известно, закончились неудачей, если можно так выразиться. В третий же раз… Не зря же говорят, что, когда Бож и Боженка начинают считаться между собой, виноватым оказывается всегда кто-то третий? Думаю, у убитого был выбор, войти в эту комнату или в мою, ведь и я, и эта достойная женщина при первой встрече ясно показали наглецу свою решимость сражаться, если понадобится. Он пришел, чтобы что-то завершить. И он угадал. А потом умер. И, как ни странно звучит, смерть была частью того, к чему он стремился. Остается только один вопрос: зачем ему надо было умирать? Или для чего он хотел пожертвовать своей жизнью?

Прибоженный дослушал мою речь до конца, чуть ли не затаив дыхание, в наступившей после тишине помолчал, теперь уже глядя не в пространство, а на меня, и произнес одними губами:

— У него был приказ умереть.

Отлично. Значит, я все понял правильно.

— Приказывали вы?

— Нет. — Он-она снова внимательно прислушался к звукам за дверью. — Это долгая история. И ее начало вряд ли будет вам интересно.

— Ничего, удовольствуемся окончанием, — согласился я.

— Все закончится войной. — Прибоженный сказал это бесстрастно, но не бесчувственно, а как человек, уставший переживать происходящее.

— Именно войной?

— Вы не удивились, — вместо ответа нахмурился он-она.

Конечно. Когда все время попадаешь из огня да в полымя, даже особой разницы не чувствуешь, какое уж тут удивление! Но вызывать подозрение у неожиданного сообщника все же нехорошо. Опасно.

— Скажу по секрету: я недавно побывал в одном весьма удаленном местечке, и там тоже едва не случилась война. Видно, время сейчас наступает такое. Смутное.

Поверил прибоженный или нет, но объяснением вполне удовлетворился, а это в свою очередь означало, что признаков приближающейся смуты хватает и в Ганна-Ди. Правда, следующие его слова меня все-таки встряхнули. Как кутенка за шкирку.

— Приказ отдала держательница нашей кумирни.

Это выбивалось изо всех рамок и правил. Человек, чье предназначение было нести мир в души, хочет развязать военные действия? Бред какой-то!

— Вы уверены? Слышали сами?

Он-она горько усмехнулся:

— Такие вещи не предназначаются для чужих ушей. Скажем так, это догадка. Я видел, как они разговаривали вдвоем, отдельно ото всех. Сегодня утром, перед самым выездом патруля.

И судя по произошедшим событиям, приказ, действительно отданный или мнимый, исполнялся старательно.

— Будем считать так. Но зачем вашей держательнице понадобилось приказывать кому-то нарываться на смерть?

— Неужели непонятно? Чтобы получить право убивать.