При всем различии идеологических установок между коммунизмом и, скажем, нацизмом функционально Советский Союз выполнял историческую роль тоталитарного государства. Особенно характерны: во-первых, срастание партии с государственным аппаратом, причем все серьезные вопросы решались не на «советском», а на партийном уровне, и, во-вторых, основанностъ режима на репрессиях[198].
Нерасстрелянные жертвы репрессий отправлялись в отдаленные и строго засекреченные лагеря на рабский труд и медленную смерть. Обширность неосвоенного пространства страны позволяла держать существование лагерей в тайне от большинства населения. Число рабов-заключенных в разное время колебалось, по-видимому, между 5 и 20 млн.[199]
Большая часть населения вследствие всепроникающего режима секретности, малейшее нарушение которого грозило жизни провинившегося (и судьбе его близких), ничего не знала ни о роскоши жизни «номенклатуры», ни о мучениях лагерных рабов («заключенных», «зэков») или лишь отчасти догадывалась о том. Но даже разговор с приятелем или родственником на эти темы мог стоить жизни, поэтому все молчали, нередко даже дома. Сталин рассчитывал обеспечить себе норму по одному доносчику («стукачу») на пять человек населения. Поэтому все руководствовались в своих действиях не только коммунистическим энтузиазмом (как бы лишь подкрепленным страхом), но и прямым, животным ужасом; в то же время люди относились безразлично к своим трудовым обязанностям: от результата этого труда не зависело индивидуальное благосостояние, а возможность попасть под репрессии тоже не стояла в прямой зависимости от качества и характера выполнения вверенной работы. В то же время мощный аппарат пропаганды внушал населению (и самому себе), что жестокие репрессии и «режим экономии» (с общей тенденцией к понижению уровня жизни) вызваны наличием вокруг страны социализма кольцевой военной блокады: страну окружали вооруженные до зубов враждебные силы единых в своей ненависти капиталистических государств (на самом деле единства как раз не существовало).
Если что-либо особенно прочно вошло в образ мыслей каждого «советского человека», то это именно идея жизни в кольце вражеской блокады (сдерживаемой лишь солидарностью зарубежных революционных сил); это и еще обязательное молчание, когда дело касалось политических вопросов (и особенно репрессий) даже в самом близком кругу. Особенно эти вопросы скрывались от детей и подростков, почти поголовно вовлеченных в коммунистические организации с детства («пионерия») и юношества («комсомол»).
В порядке «классовой борьбы» коммунистами было физически уничтожено (или сослано на дальний Север) все товаропроизводящее крестьянство (под фирмой «кулачества»); результатом был катастрофический голод 1932—1933 гг. Оставшееся крестьянство фактически влилось в рабочий класс и вместе с ним подвергалось нещадной эксплуатации, причем господствующий аппарат отбирал у эксплуатируемых не только избыточный, но и часть необходимого продукта. Крестьяне были закрепощены в своих колхозах. Рыночный обмен практически прекратился и заменился распределением через тот же аппарат, что считалось утверждением социалистических принципов в экономике и приветствовалось в СССР, а также и многими в Европе как освобождение от дискомфорта капитализма. В действительности система распределения лишь обусловила катастрофическую бюрократизацию государственного аппарата. Как всегда в истории (ср., например, Египет), господство бюрократии в конце концов привело к более или менее длительному хаосу и к началу распада империи.
Прежде чем это стало очевидным, коммунистическая власть успела, однако утвердиться также в Китае и в других более или менее отсталых странах (Куба, Вьетнам, Камбоджа и др.) —с такими же, а иногда и худшими последствиями. Вообще же коммунистическая религия оказалась очень стойкой и в Советском Союзе, и за рубежом в течение более полувека.
Когда в конце Первой мировой войны ясно определился дискомфорт, вызванный капитализмом вообще и в особенности таким разрушительным его проявлением, как всеобщая война, проблема снятия этого дискомфорта (хотя задача не формулировалась именно так) встала не только перед Россией (позже перед Китаем и другими коммунистическими государствами), но и перед развитыми капиталистическими странами Западной Европы и Америки. Обдумывание возможных путей выхода из военного тупика началось еще в ходе самой войны.
Со своего особого, но понятного правовому капиталистическому обществу, угла зрения подошел к этой проблеме — а именно как к этической — президент США Вильсон; его предложения мы уже рассматривали. Этику Вильсона его сотрудники и коллеги в США и в союзных государствах толковали на свой лад, ибо это были профессиональные политики, взращенные на дрожжах классической капиталистической экономики. Спасения в таком перетолковывании не было; человечеству предстояло убедиться в этом на горьком опыте. Однако всеобщий дискомфорт был настолько очевиден, что вполне серьезные политики все же не отвергли вильсоновские предложения как пустую пропаганду, а приступили к введению их в реальную политику, — разумеется, «улучшив» их сообразно идеям, всосанным с молоком матерей, и унаследованной политической реальностью. Предстояло решение о создании всемирной Лиги Наций. В основу его должна была лечь центральная мысль о том, что война агрессивная (не всякая, а именно агрессивная — но как легко объявить агрессивную войну оборонительной!) является преступлением не только против жертвы агрессии, но и против всего человеческого сообщества. Ее пресечение — право и обязанность всех государств, и если они будут действовать совместно и сообразно с этим принципом, то возникновение агрессии окажется если не невозможным, то по крайней мере не слишком вероятным. В связи с этим в практическую политику впервые было введено понятие коллективной безопасности. Эта идея отменила более ранние понятия об абсолютном верховенстве государственного суверенитета каждой независимой страны.
Еще на Гаагских конференциях 1899 и 1907 гг. проводилась идея международного арбитража для двух спорящих стран, но во все реальные договоры вводилась оговорка, фактически отменявшая действие международного суда в сколько-нибудь важных конфликтах. Однако, несмотря на все ухищрения политиков, идея о правовых или согласительных процедурах разрешения международных споров (
mediation
) пробивала себе дорогу в специальной научной литературе. Некоторые прецеденты создания международных обязательных соглашений и даже организаций уже существовали (Регистр судоходства Ллойда, Всемирный почтовый союз, Красный Крест).
Высказывалась мысль, что причиной войн, особенно в мировом масштабе, были, во-первых, уже само по себе неограниченное вооружение государств[200] (которое в действительности было вызвано нарастанием конфликтов из-за источников сырья и рынков сбыта), а во-вторых, «секретная дипломатия».
С весны 1915 г. политиками стран Антанты начали обсуждаться проекты некоего сообщества победивших наций. С января 1918 г. в выступлениях Вильсона было не только сделано предложение всем воюющим странам объявить свои военные цели, но и содержалась идея создать всеобщую ассоциацию наций, гарантирующую политическую независимость и территориальную целостность всех государств, больших и малых.
После окончания войны проблема создания Лиги Наций приобрела живую актуальность. В феврале 1919 г. Парижской мирной конференции был предложен проект устава Лиги Наций, и 28 апреля 1919 г. он был принят единогласно. Оставалось его ратифицировать. Устав предусматривал создание Ассамблеи из представителей всех государств, которые войдут в Лигу, и Совета из пяти постоянных членов (США, Великобритании, Франции, Италии и Японии) и еще четырех членов, избираемых на срок от разных групп государств. Все участники Лиги должны были принять на себя обязательство разоружиться «до пределов возможного», запретить частное производство оружия и установить регулярный обмен информацией о вооружениях.
