— Простите, Михаил Николаевич, за такое «лирическое отступление». Сорвалось… Ненавижу я эту мясорубку. «Хруст костей — лучшая музыка революции», передразнил он с ненавистью знаменитую фразу Ягоды. Сволочь!.. Возьмите только закон о расстреле малолетних, начиная с 12-летнего возраста. И это в XX веке, в стране счастливого социализма… Эх… — потом, взяв себя в руки, продолжал, как будто ни встречи, ни сорвавшихся слов не было:

— Вот здесь.

Он поставил ногу на белую отметку на бетоне дорожки. — Что «здесь»?

— Именно здесь, по моим расчетам, «Максим» должен оторваться от земли.

Тухачевский с удивлением посмотрел на инженера.

— «Должен»? — переспросил он. — Как вы можете с такой точностью это сказать? Ведь столько привходящих влияний: и ветер, и нагрузка, и шесть моторов, и воля командира корабля, и…

— Нет, — упрямо повторил Туполев. — Колеса отделятся

от дорожки именно здесь!

И он уверенно стукнул ногой по белой отметке на бетоне.

Веселая, говорливая, пестрая людская струя лилась из автобусов к самолету. Несколько десятков рабочих и работниц, награжденных за свою работу честью участвовать в первом большом полете гигантского воздушного корабля над Москвой, медленно наполняли двухэтажный корпус самолета. Присутствовать при отлете прибыло много советских сановников и иностранных дипломатов. Весело шутил с рабочими маршал Буденный, коренастый человек с простым лицом, украшенным известными во всем мире «буденновскими» черными усами. Тут же благодушно усмехался маленький скромный Молотов в сером европейском костюмчике, с дрожащими стеклами пенсне на маленьком носике. Рядом с ним стояли представители советской «знати» — два настоящих графа царского времени — Игнатьев, теперь комдив, и Толстой, писатель, оба переметнувшиеся к Советам из эмиграции. Оба графа были веселы, толсты и беззаботны. Стройный, изящный Каганович, — нарком-путь, — в белом железнодорожном кителе и с умопомрачительной, известной по всей России, складкой брюк, весело приветствовал «своих» ударников. Рядом с ним, нежно прижавшись к его руке, стояла его сестра Роза, жгучая черноглазая красавица в светлом летнем платье.

Когда посадка была окончена, неожиданно из станционного здания вышел в своем обычном костюме, полувоенном кителе и высоких сапогах, — Сталин. Рядом с ним шел, семеня на кривых ножках, сутулый, маленький Ежов, секретарь ЦК партии. Все зашевелились и двинулись навстречу красному диктатору. Но тот только благодушно отмахнулся от приветствий и, ни с кем не здороваясь, решительно полез в кабину самолета. Ягода что-то сказал и один из рабочих мигом уступил свое место новому пассажиру. Когда улыбающееся лицо Сталина показалось в окне каюты, отдельно стоявший Каганович приветливо махнул ему белой фуражкой. Его сестра кокетливо подняла руку, обтянутую белоснежной перчаткой, словно для того, чтобы послать Сталину воздушный поцелуй, но, видимо, не решилась, а только послала жест привета и бросила на улетающего пламенный кокетливый взгляд.

Ягода с напряженным вниманием осматривал машину, как будто бы именно он был ответственным за безопасность полета. Потом он спросил о чем-то у главного механика и, подойдя к кабине управления, махнул рукой вперед. Моторы разом загудели и покрыли своим рокотом шум разговоров. Сухой вихрь пролетел внизу. Зрители поспешно отошли подальше от машины и гул моторов перешел в ураган рева. «Максим Горький» медленно, величественно шевельнулся и, постепенно набирая скорость, покатил туда, где стояли Тухачевский и Туполев.

В это время, метрах в трехстах в стороне, у ровно выстроенного звена военных истребителей, начальник военно-воздушных сил РККА, третий заместитель Ворошилова, автор знаменитой теории парашютных десантов, латышь Алкснис, давал свои последние наставления пилотам, назначенным сопровождать «Максима» в его праздничном полете.

— Итак, товарищи, еще раз повторяю: лететь сзади, в двухстах метрах выше, обычным треугольником. Особенно внимательно следить за сигналами командира звена. Под страхом самой строгой ответственности, категорически запрещаю всякие фигуры высшего пилотажа. Вы — почетный эскорт, а не воздушные акробаты. Все понятно, товарищи?

— Понятно, товарищ начальник, — негромко, но уверенно ответили семь пилотов, похожих на неуклюжих медведей в своих летных комбинезонах и с парашютами за плечами.

— Товарищ Шильский, — обратился Алкснис к командиру звена. — Вы несете всю ответственность. Не забудьте — на вас вся Москва, иностранцы, все население смотреть будут. Не осрамитесь! Лететь на малом газу, получая директивы от Волнова. А теперь можете идти в самолеты, товарищи. Отрыв от земли ровно через 5 минут после подъема «Горького».

Летчики откозыряли и, весело балагуря, не спеша отправились к своим машинам. Они были немного удивлены таким строгим внушением. Дело было так просто — сопровождать «Максима». Спокойненько лететь над гигантом. Что тут сложного для них, первоклассных пилотов?.. В эту минуту к начальнику ВВС, треща, подъехал военный мотоциклист. Не слезая с седла, он отдал честь и торопливо отрапортовал:

— Товарищ начальник. Товарищ Ежов приказал вам срочно передать, что на «Максиме» вылетает сам товарищ Сталин.

— Хорошо, — спокойно отозвался Алкснис. — Что еще?

— И еще приказал товарищ Ежов предупредить пилотов, чтобы были поаккуратнее, чтоб, мол, там ни сучка, ни задоринки. Так товарищ Ежов и сказал. Обязательно, мол, передать пилотам обо всем этом.

Запыленное загорелое лицо связиста было взволнованно. Алкснис чуть усмехнулся.

— Ну, насчет пилотов — мое дело. Им ничего этого знать не нужно. Они получили свой приказ. Спасибо, товарищ. Можете отправляться на место…

Пилоты в это время веселой гурьбой подходили к своим машинам.

— Тю, — весело пробасил один из них. — И чего начальника так разобрало? Экая невидаль — треугольничком в такую погодку пролететь!..

— А как все-таки жаль, что покрутиться в воздухе нельзя! Верно, Благин?

Летчик, к которому обратился товарищ, был небольшого роста молодой человек, прекрасно выправленный, с смелым открытым лицом. Он отстал от своих товарищей, сделав вид, что поправляет ремни комбинезона, подслушал разговор связиста с Алкснисом и теперь его лицо было напряженным и суровым.

— Что «верно»? — переспросил он. — Прости, дружище…

— А что там за новости начальнику моторист привез?

Молодой летчик неохотно пожал плечами.

— Не знаю… Не расслышал, — неохотно ответил он. — Что-то, вероятно, служебное.

— Эх, в такую бы погодку да сделать бы да парочку бы меррррррртвых петель, да штопор, да полдюжины всяких скольжений! Ведь вся Москва глазеть будет. Эхма! Зря солнышко только сияет, — а нам радости от этого нет ни которой… А ты, что-то малость бледноватый. Болен, что ли?

— Ясно, болен. У него как раз месячные подошли.

Здоровый, грубый смех взорвался в группе летчиков. Благин с усилием прогнал с лица нервно-решительные складки и заставил себя улыбаться.

— А ну вас к чорту, ребята. Эк, разыгрывать стали! — огрызнулся он, не глядя на товарищей. — Все в порядке. Лезем по местам.

С помощью механиков летчики, неуклюжие и громоздкие, начали втискиваться на свои сиденья. Через несколько минут все было готово и глаза всех устремились на громадный корабль, от которого уже доносился мягкий гул работавших моторов.

— Готово?.. Заводи.

Тонкий высокий звук быстроходных моторов заглушил низкий рев поднимавшегося ввысь «Максима Горького».

Огромные колеса, промчавшиеся по бетонной дорожке, коснулись белой отметки и оторвались от почвы.

— Ara, ara! — сияя, воскликнул Туполев. — Что я говорил? Как раз на 180 метрах… Молодец мой «Максимка».

Лицо Тухачевского, обычно такое спокойное и невозмутимое, на этот раз тоже было более оживленным. Он с искренним восхищением смотрел на коренастую фигурку гениального конструктора, сумевшего с такой необычайной точностью вычислить, где именно громадная, тяжко нагруженная машина оторвется от бренной земли и уйдет ввысь, в напоенный светом и сиянием воздух. Он невольно протянул руку конструктору и горячо ее пожал. Тот, почувствовав искренность поздравления, растроганно улыбнулся.