Затрагиваются в сборнике и вопросы политики, революционных событий на Западе (часть статей написана в начале1848 года): «всеобщее отвержение всякой власти называется теперь свободою, движением вперед, торжеством человечества, освобождением разума». Жуковский сравнивает сторонников таких взглядов с толпой зверей, вырвавшихся на волю, и задает риторический вопрос: «И что бы произвела эта свобода, это движение вперед, это ниспровержение всякой власти, это неограниченное самодержавие народа?» По словам Жуковского, самодержавие растет и созревает, вместе с ростом России, очищается, все ближе «подходит к своему божественному смыслу. Оно приведет народ “ вернее всех бумажных конституций <…> без всех потрясений, медлительным путем <…> к той цели, к которой все земные народы стремятся, к свободе». Слово свобода зачеркнуто цензором и заменено словами эта цель.
В целом же всё крайне благонамеренно. Не случайно цензор отмечает: мысль Жуковского не всегда развита в подробностях, но она «не исключает повиновения властям, а напротив того заключает его в себе, ибо повиноваться властям велит Бог».
При всем при том статьи и воспоминания Жуковского вызывают многочисленные вопросы и замечания цензора. Кое-что он требует исключить, подвергнуть церковной цензуре. Слишком уж масштабные проблемы затрагивает Жуковский, слишком своеобразно рассуждает он о Боге, человеке, вере, жизни и смерти. Всё вроде бы с официальных позиций, но можно попасть впросак. В частности особые сомнения вызывает статья «К графу III. О происшествиях 1848 года», о которой идет речь в Записке П. А. Вяземского, в это время товарища министра народного просвещения, члена Главного управления цензуры. В Записке сообщается о сборнике Жуковского, который цензурный комитет рассматривал 25 ноября 56 года, в частности о статье «К графу III». Статья состояла из трех частей: первая — «О необходимости завоеваний России» почти целиком вычеркнута цензором, кроме раздела о Полъше. В ней шла речь о том, что все завоевания России были вынужденными, за исключением завоевания Польши, но Россия не одна в этом виновата и, во всяком случае, внук не обязан отвечать за ошибки бабки, он должен сохранять «свое царство в той целости, какой получил от его предков».
В третей части оправдывались действия прусского короля во время волнений («мятежа») в Берлине. Цензура сочла этот материал несвоевременным и повелела исключить его.
Наибольший интерес вызвала вторая часть. В ней Жуковский вспоминает с трогательным волнением о событиях конца 1825 года, перед декабристским восстанием. О нем не говорится. Речь идет о том, что Николай, зная, что он должен наследовать престол, что Константин на него не претендует, как только до столицы дошло известие о кончине Александра «в тот же час принес присягу на верность подданства Великому Князю Константину Павловичу и призвал всю Россию к этой присяге». Рассказ Жуковского в деталях расходился с изложением этого эпизода у барона Корфа (со слов императора). Но оба рассказа восхваляли поведение Николая. Получалось некоторое разночтение. Да и вообще вопрос о том, печатать или нет известия, касающиеся царя, цензура была не правомочна. Поэтому Вяземский склоняется к тому, что воспоминания Жуковского более точны, что его свидетельства не подлежат сомнению, но его разночтения с бароном Корфом не существенны. Вяземский упоминает о волнении, чувстве скорби, которое должен был испытывать в то минуту Николай (поэтому мог забыть какие-то детали, подробности, обстоятельства). Возникает вопрос и о том, что воспоминания относятся не к историческим событиям, а к личности государя и, может быть, не следует публиковать их. «Но они принадлежат потомству и показывают характер Государя в таком блеске, что жаль предать их забвению. Невозможно отрицать достоверность его рассказа, его живого отклика». Вяземский предлагает послать воспоминания Жуковского на решение новому царю, Александру II: они должны быть «представлены на благоусмотрение Его Императорского Величества, который один, как сын и Государь, решит <нрзб> вопрос: должны или нет сохранять во всей полноте рассказ Жуковского о минуте столь священной и достопамятной в жизни покойного Государя» (См. РГИА, ф. 1673,оп 1, N 289. РНБ, ф.236, Данилевский Г. П., N184. Вяземский П. А. Благодарю Тимура Гузаирова за сообщенные мне материалы- ПР)
История с французской танцовщицей Фанни Эйслер. Огромный ее успех. Триумфальная встреча в Москве. Царь недоволен. С благословления царя в «Северной пчеле» напечатаны дубовые стихи с осуждением ее почитателей. Комитет, не зная этого, осудил стихи (373-5). На этот раз оплошал.
О цензуре нот (275). О необходимости строгого наблюдения за журналами, чтобы они не превышали разрешенный объем (276). История с дешевой распродажей непроданных томов старых «Отечественных записок» (за 1840,41, 43 гг.). Там статьи Белинского, цикл Герцена (имя которого вообще запрещено упоминать) «Диллетантизм в науке». Отдано распоряжение выкупать эти тома, изъять их из библиотек (277). Даже А. Майков опасается печатать свои лирические стихи. Даль пишет Погодину: «У меня лежит до сотни повестушек, но пусть гниют. Спокойно спать; и не соблазняйте… Времена шатки, береги шапки!» (273).
В 1852 г. цензурные придирки к изданию Кантемира и Хемницера (сатира, басни, даже написанные в XVШ веке, вызывают опасения). 11 марта высочайшая резолюция: «по моему мнению, сочинений Кантемира ни в каком отношении нет пользы перепечатывать, пусть себе пылятся и гниют в задних шкафах библиотек, где занимают лишнее место» (283-4).
Смерть Гоголя. Тургенев за статью о нем арестован и сослан. Погодин попал под надзор за статью о пьесе Кукольника «Денщик», за черную рамку статьи о Гоголе.
Особенный резонанс получила история со славянофильским «Московским сборником». Издание его финансировал А. И. Кошеев. Редатировал сборник И. С. Аксаков. Участвовали в нем братья Киреевские, братья Аксаковы, А. С. Хомяков, Ю. Ф. Самарин, князь Черкаский, С. М. Соловьев, И. Д. Беляев. 21 апреля 52 вышел первый том сборника (из предполагаемых 4-х). Правительство давно, с тридцатых годов, еще до запрета «Европейца», с подозрением относилось к славянофилам. Они были в высшей степени православны, ориентировались на простой народ, на крестьянство, этические ценности, связанные с ним. Положительно относились к монархии, к императору, считая империю — врожденной спецификой России. Но умничали, рассуждали о высшей политике, неодобрительно отзывались об администрации, значительную часть которой составляли немцы. Выражали братскую любовь и сочувствие угнетенным Западным славянам (вновь вмешательство в высшую политику, которое могло осложнить отношения с иностранными государствами). Всё это отразилось в «Москвском сборнике», вызывая недовольство властей.
Редактор его, И. С. Аксаков, совсем недавно, в 50 г., подвергся цензурным преследованиям: запрещена его драма «Освобождение Москвы в 1612 году» после премьеры на сцене Московского Малого театра; запрещена и комедия «Князь Луповицкий или Приезд в деревню». Весной 49 г. Аксакова арестовали, но вскоре освободили. Как будто бы за него заступился царь, сказавший начальнику III Отделения: «Призови, прочти, вразуми, отпусти!». Отпустить отпустили, но все же установили за Аксаковым негласный надзор. 4 июня о сборнике пишет Анненков (председатель Комитета 2 апреля) Шихматову: о том, что еще ранее обратил внимание на «зловредный альманах», в котором помещены «неприличные насмешки» над обществом. Особое внимание привлекли статьи И. Киреевского «О характере просвещения Европы и об его отношении к просвещению России (Письмо к графу Е. Е. Комаровскому)», И. Аксакова «Несколько слов о Гоголе», К. Аксакова «Богатыри времен великого князя Владимира по русским песням», «О древнем быте у славян вообще и у русских в особенности (по поводу мнений о родовом быте)». На содержании статей я останавливаться не буду. Отмечу лишь, что статья И. Киреевского в значительной степени перекликалась с его же статей «XIX век», послужившей главной причиной запрещения в 32 году журнала «Европеец». Уже тогда Киреевский назван «неблагомысленным и неблагонадежным». Такую репутации он сохранил на много лет.
