В тот же день, 6 июля, написано это третье письмо Бенкендорфу: «Подавая в отставку, я думал лишь о семейных делах, затруднительных и тягостных <…> Богом и душою моею клянусь, — это была моя единственная мысль; с глубокой печалью вижу, как ужасно она была истолкована. Государь осыпал меня милостями с той первой минуты, когда монаршая мысль обратилась ко мне. Среди них есть такие, о которых я не могу думать без глубокого волнения, столько он вложил в них прямоты и великодушия. Он всегда был для меня провидением, и если в течение этих восьми лет мне случалось роптать, то никогда, клянусь, чувство горечи не примешивалось к тем чувствам, которые я питал к нему. И в эту минуту не мысль потерять всемогущего покровителя вызывает во мне печаль, но боязнь оставить в его душе впечатление, которое, к счастью, мною не заслужено» (858-9).
Письмо было доложено царю, сочтено достаточно проникновенным и Пушкина Николай «соизволил простить».
Жуковский, содействующий примирению Пушкина с императором, желающий поэту добра, тоже не мог удержаться от упреков, от желания прочесть Пушкину нотацию. 13 июля, когда размолвка осталась уже позади, он пишет: «Ты человек глупый, теперь я в этом совершенно уверен. Не только глупый, но и поведения непристойного. Как ты мог не сказать о том ни слова ни мне, ни Вяземскому, не понимаю. Глупость, досадная, эгоистическая, неизглаголенная Глупость» (Тыркова 380).
Следует отметить, что Жуковский не был полностью в курсе дела. Бенкендорф скрыл от него, что доложил царю письма Пушкина к нему (Бенкендорфу) и к Жуковскому, сказал, что в первом не высказано прямо желание остаться на службе, а второе — сухо и холодно. Жуковский просил Бенкендорфа не показывать эти письма царю до получения третьего (а они уже были к тому времени показаны). Жуковский сразу уведомил Пушкина о словах Бенкендорфа, побуждая написать ему более «сердечное» письмо. Пушкина терзала необходимость еще раз писать и каяться. Но он должен был сделать это, хорошо понимая в какое глупое и унизительное положение он попал, в самое унизительное в своей жизни. То-то смаковали участники этой истории, царь и Бенкендорф, унижение великого поэта, измываясь над ним самым подлым образом. На этом дело об отставке кончилось. Поставили таки на колени! О благоволении царя к Пушкину к этому времени и речи не идет. Оба испытывают неприязнь друг к другу. Хотя внешне, как будто, всё сгладилось. 11 июля 1834 г. Пушкин пишет жене: «На днях я чуть было беды не сделал: с тем чуть было не побранился. И трухнул-то я, да и грустно стало. С этим поссорюсь — другого не наживу. А долго на него сердиться не умею; хоть и он не прав». Об этом пишет Пушкин и в «Дневниках»: 22 июля. «Прошедший месяц был бурен. Чуть было не поссорился я со двором, — но всё перемололось. Однако это мне не пройдет». Как в воду глядел. Тем более, что и поводы давал (со средины августа по вторую половину октября уехал из Петербурга). Всё же, видимо, дворцовые службы после «столкновения» к нему меньше «цеплялись».
Жизнь оказывается не легкой. Материальные трудности. О них многократно упоминается в письмах. Выше шла речь о том, что в начале 1834 г. Пушкину выдана ссуда (20 тыс. руб.) на издание «Истории Пугачева». Пришлось снова просить деньги у царя. 22 июля 1835 г. Пушкин пишет Бенкендорфу: о необходимости «откровенно объяснить мое положение»: за последние пять лет жизни в Петербурге задолжал около 60 тыс. рублей; единственными средствами привести в порядок дела «либо удалиться в деревню, либо единовременно занять крупную сумму денег. Но последний исход почти невозможен в России…». Затем следуют фразы о благодарности и преданности царю, о понимании, «что я не имею решительно никакого права на благодеяния его величества и что мне невозможно просить чего-либо». Пушкин прямо не высказывает просьбы о правительственной ссуде, но намекает на нее, на возможное содействие Бенкендорфа: «вам, граф, еще раз вверяю решение моей участи» (867). Бенкендорф познакомил с письмом царя. Тот предложил Пушкину ссуду в 10 тыс. и отпуск на 6 месяцев. Начинаются переговоры. 26 июля новое письмо Бенкендорфу: о том, что из 60 тысяч долгов половина — долги чести, которые обязательно нужно уплатить; о необходимости вновь прибегнуть «к великодушию государя. Итак, я умоляю его величество оказать мне милость полную и совершенную <..> дав мне возможность уплатить эти 30 000 рублей <…> соизволив разрешить мне смотреть на эту сумму как на заем и приказав, следовательно, приостановить выплату мне жалованья впредь до погашения этого долга» (867). И эта просьба была царем удовлетворена. Начинается переписка с министром финансов Е. Ф. Канкриным по всем денежным вопросам, связанным с займом. В ходе ее возникает еще ряд просьб, большинство из которых, с разрешения царя, выполняются, хотя далеко не все. Николай соглашается на ряд выплат Пушкину, но вряд ли испытывает от этого удовольствие и вряд ли относится к нему с бо'льшим уважением. Подачки авторитета не прибавляют. Раздражение царя нарастает: Пушкин всё время выкидывает какие-то непонятные, неприятные «фортели», да еще деньги постоянно клянчит. Создается ощущение, что поэт не оценил царской милости. Растет раздражение и у Пушкина, поставленного в жалкое, унизительное положение просителя.
С политической позицией Пушкина, с оценкой его творчества, с вопросом о цензуре всё это прямой связи не имело. Но без учета сказанного нельзя понять проблемы «поэт и царь». А Николай ведь был еще и цензором Пушкина. Герцен в «Былом и думах» называл царя «будочником будочников». Можно сказать бы и «цензором цензоров».
Важно и то, что посредником между Пушкиным и Николаем оказался Бенкендорф. Сухой, ограниченный, честолюбивый, преданный царю карьерист (см Тыркову, 215-16). Он еще в большей степени, чем его патрон, не любил и не понимал литературу, поэзию, просвещение, особенно русскую поэзию и русское просвещение. Помимо прочего, Бенкендорф принадлежал к «немецкой партии», свысока относившейся ко всему русскому. В том числе и к дворянскому светскому обществу, связанному в его сознании с декабристами, с вольномыслием и вольнолюбием, независимым и гордым. К тому же Бенкендорф благоволил Булгарину (с ним можно было не церемониться, чувствовать свое величие, превосходство), искренне считал его крупным писателем: тот высказывал в своих произведениях хорошие воззрения, а большего, по Бенкендорфу, не требовалось (как в басне Крылова: «они немножечко дерут, зато уж в рот хмельного не берут и все с прекрасным поведеньем»). Обострение отношений между Булгариным и Пушкиным было дополнительной причиной недоброжелательства Бенкендорфа. Нужно учитывать, что все отношения Пушкина с императором проходили через призму восприятия Бенкендорфа, которому царь вполне доверял. Через Бенкендорфа, в его преломлении, шло все, что Пушкин передавал царю. Затем таким же образом всё возвращалось обратно, от царя Пушкину. И трудно сказать, как менялись акценты в передаваемом туда и обратно. Кроме этого Бенкендорф почти наверняка нередко комментировал передаваемый царю материал, не в пользу Пушкина. Император, назначая Бенкендорфа посредником между собой и Пушкином, возможно не предвидел в полной мере, в какую страшную ловушку попадает поэт. Но Пушкину от этого было не легче.
Несмотря на одобрение стихотворений Пушкина начала 1830-х гг., цензурные столкновения возникали на всём протяжении третьего десятилетия. История со стихотворением «Анчар»: 7 февраля 1832 г. Бенкендорф требует объяснить, почему «Анчар» напечатан в альманахе «Северные цветы» на 1832 г. без высочайшего разрешения. В тот же день Пушкин отвечает, что милость царя (его цензура — ПР) не исключает возможности обращения к цензуре обычной; он совестился тревожить царя по мелочам, а за последние шесть лет в журналах и альманахах, с ведома и без ведома императора, беспрепятственно печатались его стихотворения, без малейшего замечания самому Пушкину и цензуре; совестясь беспокоить царя, он даже раза два обращался к Бенкендорфу, «когда цензура недоумевала, и имел счастие найти в Вас более снисходительности, нежели в ней». Вскоре, 17 февраля 1832 г., Бенкендорф передает Пушкину высочайший подарок — «Полное собрание законов Российской империи» в 55 томах (милость, напоминающая в подтексте: законы необходимо выполнять).
