Необычный характер. Презрение к агентам. Выдает вознаграждение им, кратное трем (т. е. 30 сребреников Иуды). Пощечины агентам, занимающимся клеветой. Но это поза, возможно, для самооправдания, а не суть. Его высоко ценил Бенкендорф, плакал при отъезде Дубельта за границу. Ловелас. По слухам, выполнял и интимные поручения своего шефа. Репутация неподкупной честности. Сам Николай убедился, что Дубельта нелегко поймать на взятках. Даже сказал, что у него нет такого количества денег, чтобы подкупить Дубельта (см. «Никол. Жанд». 120-26).
В 1830-е гг. III отделение становится верховным надзирателем и вершителем по всем цензурным делам. Знаменательно, что Бенкендорф входит в состав комиссии по составлению цензурного устава 1828 г. Он добивается, чтобы ему неофициально подчинили театральную цензуру, что и было сделано. Театральные постановки находились под его личным надзором. А в 1832 г. (пров!) он ввел своего представителя, управляющего III отделением Мордвинова, в состав Главного Управления цензуры. III отделение приказывает, чтобы типографщики доставляли ему по одному экземпляру всех издаваемых сочинений. В том же распоряжении цензорам было велено, чтобы они, если к ним попадет сочинение, проповедующее безбожие или нарушение обязанностей верноподданного, сразу сообщали об этом высшему начальству, для установления за виновными надзора или преданию их суду. Уже в конце 20-х гг. Бенкендорф просит распоряжения царя о доставке в III отделение по одному экземпляру всех журналов и листов, чтобы удобнее наблюдать за направлением периодики, предотвращать неблагоприятные впечатления и толки. Царь соглашается на это.
В марте 1837 г. тяжелая болезнь Бенкендорфа. Жизнь его на волоске. Может быть, отчасти симуляция: чтобы сгладить общественное негодование и недовольство царя в связи со смертью Пушкина. Примерно в то же время изменение статуса III отделения. С ним слит корпус жандармов. Дубельт становится управляющим нового объединенного учреждения. Бенкендорф — главноуправляющим.
Иногда III отделение выступало своеобразным защитником писателей определенного рода, когда речь шла об авторах, которым оно по тем или другим причинам покровительствовало. Так Бенкендорф посылает запрос Шишкову, спрашивая, почему цензура запретила стихи, присланные автором-офицером и одобренные Бенкендорфом (стихотворение некоего Анненкова «Война в Персии»). Шишкову приходится оправдываться.
Бенкендорф предлагает некоторым писателям (в том числе М. Н. Загоскину) дать материал для альманаха своего адъютанта, В. А. Владиславлева, «Утренняя заря» (1839–1844), собирающего средства для основания детской больницы. Видимо, предложение было равносильно распоряжению. Загоскин дает для второго тома альманаха (на 1840 г.) рассказ «Нескучное». Белинский с похвалой отзывается об альманахе. Там участвовали известные писатели. Альманах действительно заслуживал похвалы. Если и другие материалы добывались так же, как в случае с Загскиным, это и не удивительно. Осложнять отношения с Бенкендорфом не рекомендовалось, а выгоду от выполненной просьбы при случае можно было извлечь. Так, например, Бенкендорф предлагал Загоскину службу в III-м отделении.
В бумагах Греча сохранилась переписка с Дубельтом по поводу статьи для «Северной пчелы». Дубельт посылает эту статью по распоряжению шефа III отделения вместе со своей запиской. По его словам, Бенкендорф просит статью, «если можно, напечатать». В ней высказывалось удивление по поводу выпадов «Северной пчелы» в адрес прибалтов: они-де не одушевлены истинной любовью к царю: «Вы немцы! Вы не любите Вашего Монарха!» Автор статьи, присланной Бенкендорфом, опровергает такие выпады. Он напоминает о войне с Наполеоном, когда дворяне и другие жители Прибалтики, как и остальные русские, жертвовали своим состоянием и жизнью; «Никогда жители остзейских провинций не заслуживали такого обидного упрека»; они всегда «отличались и теперь отличаются преданностью к престолу»; в том числе и в высших сферах. В конце автор высказывает уверенность, что Греч наверняка уже осознал неосновательность напечатанных суждений о Прибалтике и отречется от них. В бумагах Греча сохранилась статья-оправдание. В ней цитаты из упоминаемых автором- прибалтом материалов о Прибалтике: в этих материалах, дескать, есть не только критические высказывания, но и похвалы. Бенкендорф не возражает против того, чтобы обе статьи, автора из Прибалтики и Греча, были опубликованы в «Северной пчеле». Но обе в ней так и не появились. Видимо, решили, что привлекать внимание к острой проблеме не стоит.
Самый характерный пример сотрудничества литературы и III отделения — Ф. В. Булгарин (о нем в последнее время появилось довольно много литературы; весной 07 г. в Тартуском университете Т. Д. Кузовкина защитила докторскую диссертацию «Феномен Булгарина: проблема литературной тактики» — ПР). Не ставя задачи полностью охарактеризовать деятельность Булгарина, приведу лишь несколько эпизодов, связанных с ним. Для этого необходимо вернуться к предшествующему времени, к деятельности Шишкова. У последнего в деле подготовки нового цензурного устава оказался соперник — Булгарин. Он был связан с многими из декабристов. Приходилось спешно замаливать грехи, снять с себя подозрения, заслужить прощение властей. Примерно с этого времени начинается связь Булгарина с жандармами и с ведомствами, занимающимися цензурой. Весной 1826 г. он подает А. Н. Потапову (дежурному генералу Главного штаба) записку «О цензуре в России и о книгопечатании вообще», с условием, что имя автора не будет известно Шишкову, министру просвещения (376). Булгарин и ранее составлял записки по более частным вопросам, но в записке Потапову он приводил не отдельные соображения, а подал обширный проект своего цензурного устава. Здесь шла речь о пользе управления общественным мнением: правительство должно взять на себя эту обязанность, не предоставляя печать «на волю людей злонамеренных» (378). Булгарин делит людей на 3 группы: богатые и знатные; среднее состояние; нижнее состояние. Особняком он ставит ученых и литераторов. Первую группу, по его словам, воспитывают французские гувернеры, которые учат только иностранным языкам, дают поверхностное образование; их воспитанники смотрят на всё французскими глазами, судят обо всем на французский манер; для них характерны честолюбие, оскорбленное самолюбие, самонадеянность, склонность к проповеди правил, вредных для правительства и их самих. Правительству легко истребить влияние таких людей на общественное мнение и даже подчинить их общепринятым взглядам при помощи приверженных властям писателей (378). Таких писателей, истинных литераторов, которые могли бы это сделать, к нашему стыду, тоже мало. Тем не менее, всякий писатель пользуется определенным влиянием. Поэтому бесполезно раздражать их; лучше привязать их к себе ласковым обхождением, разрешить писать о безделицах (театр и т. п.); главное — дать деятельность их уму, обращать внимание на предметы, избранные самим правительством. Это для истинно просвещенных людей. Для всех же вместе надо иметь какую-либо маловажную цель (тот же театр). Долго запрещали писать о театре (разрешено только в 1828 г. — ПР) и молодые люди стали толковать о политике, жаловаться на правительство; именно такой запрет увлек «многих юношей в бездну преступления и в тайные общества» (378). Знаменательно, что о лицах первой группы, молодых дворянах, людях светского круга, их недостатках Булгарин пишет довольно резко, примерно то же, в чем обвиняли в начале 1820-х гг. молодого Пушкина, питомцев Царскосельского лицея.
Вторая группа — среднее состояние: небогатые дворяне, приказные, богатые купцы, промышленники, частью мещане. Они очень нетребовательны в области чтения. Не нужно много усилий, чтобы стать их любимцем. Имеется два средства завоевать их поддержку: справедливость и некоторая гласность. Можно привлечь их к трону одной только тенью свободы; здесь нужна гласность, вдохновляемая самим правительством; «совершенное безмолвие порождает недовольство и заставляет подразумевать слабость, неограниченная гласность порождает своеволие» (379).
