Алехин стал готовиться к матчу с Ботвинником, который не состоялся. 24 марта 46 г. горничная гостиницы в Лиссабоне, войдя в номер Алехина, увидела за столом труп (Хеу354 — 56).
В начале 47 г. Керес выигрывает чемпионат СССР в Ленинграде. Он жаждет реванша, но осторожный Ботвинник предпочел в турнире не участвовать. В международном турнире памяти Чигорина в Москве в 47 г. Керес играет неудачно (7–8 место). Победителем стал Ботвинник, который в 48 г. выигрывает в Гааге и Москве и матч-турнир на первенство мира. Спор решен. Ботвинник становится чемпионом на долгие годы. Держит себя он осмотрительно. В соревнованиях играет не часто. Делает много ничьих. Вступает нередко в конфликты с ведущими шахматистами. Наиболее известный конфликт произошел в 52 г., когда участники советской команды на Олимпиаде в Хельсинки (Керес, Смыслов, Бронштейн, Котов) потребовали, чтобы Ботвинника не включали в команду, так как он „плохо играет“. Команда выступила не блестяще. Керес, после „очной ставки“ с Ботвинником, выбит из колеи, играет плохо. Не играл на финише и Котов. „Команда еле-еле взяла первое место“ (все же взяла — ПР). В своей книге Ботвинник по-своему освещает события, но и в его изложении даже через десять лет только председатель Шахматной федерации СССР Виноградов высказывал огорчение по поводу происходивших событий. Он был единственным, „кто выразил сожаление по этому поводу“ (Бот456). Но чемпионом-то мира Ботвинник оставался. А Керес им никогда не стал, хотя имел все основания стать им. Почему не стал?
Ходили разные слухи, „вроде тех, что Kерес должен был испить до дна свою горькую чашу, выкупить поражением Ботвиннику благополучие своей семьи“ (Хеу360). Автор книги о Кересе считает, что против того непосредственно не было коварных замыслов, что виновато было время, подозрительность, бесцеремонность, весь комплекс причин, характерный для «советского образа жизни» (там же). Возможно, автор прав, но от этого судьба Кереса не становится менее трагичной. Да и признать автору приходится, что в истории Кереса много нераскрытого, оставшегося тайной. Уже в октябре 44-го года Кереса насильственно, под предлогом паспортного контроля, приводили в НКВД и несколько раз допрашивали. В Таллине говорили о каком-то крамольном его интервью (видимо, о том, о котором мы уже упоминали: в условиях послевоенного режима в СССР его при желании можно было счесть большим криминалом). Само решение остаться на «оккупированной территории» вызывало серьезные подозрения: мирное население, советские военнопленные за подобное преступление судились трибуналом, отправлялись в лагеря. Тем более как измену воспринимали игру в соревнованиях, проводившихся в оккупированной Европе, особенно в Германии. Не случайно Виктор Корчной позднее удивлялся, как Керес смог уцелеть в 1945 году (Хеу398).
Это и на самом деле было не легко. Гроссмейстер Юрий Авербах сообщает в своих воспоминаниях, что мастер спорта И. Баркан, служивший во время войны в морской пехоте, «еще в 50-е годы рассказывал мне, что он входил в состав десанта, высадившегося в Таллинн с моря, и у него был ордер на арест Кереса, но того в городе не оказалось». «Полковник НКВД Б. Вайнштейн, — продолжает Авербах, — бывший в то время главой Всесоюзной шахматной секции, прибыл в Таллинн по служебным делам на другой день после вступления туда сухопутных войск и имел беседу с начальником эстонского НКВД. В конце беседы тот спросил, не мог ли Вайнштейн как председатель шахматной секции решить вопрос об участии Кереса в чемпионате СССР, и добавил, что шахматы для Пауля единственный источник существования. Он предложил Вайнштейну встретиться с Кересом, но тот отказался, объяснив, что взять на себя решение такого вопроса он все равно не может: есть общая установка — тех, кто во время войны находился на оккупированных территориях, в первый послевоенный чемпионат не пускать. А с Кересом ситуация еще сложней. „Сам я отношусь к нему с большой симпатией <…> и как к шахматисту, и как к человеку<…> Но если по закону, то ему за сотрудничество с немцами надо 25 лет давать…“. “ Поэтому Керес не участвовал ни в ХlY первенстве СССР, ни в матче СССР — США». Авербах вспоминает, что в конце 45 г. видел Кереса в Москве на командном первенстве профсоюзов; он почти каждый день появлялся на турнире, и в руках у него была папочка, видимо, с какими-то документами. «И неизвестно, что произошло бы с Кересом, если бы его не взяло под свою защиту партийное руководство Эстонии и лично первый секретарь ЦК Компартии Эстонии Н. Г. Каротамм». Видимо, по их совету Керес написал письмо Молотову, тогда первому заместителю председателя Совета министров СССР (т. е. Сталина). Авербах приводит текст письма: «Тов. В. М. Молотову. Москва. Кремль. Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович! Оказавшись во время фашистской оккупации во власти немцев на территории Эстонской ССР я был оторван от советских шахматистов в течение трех с лишним лет. Не будучи в силах отказаться от шахматной игры, я за это время, при оккупантах, принял участие в пяти турнирах. По-видимому, по этой причине, всесоюзный комитет по делам физкультуры и спорта не считает возможным допустить меня к участию в турнире на первенство СССР<…> Вполне сознавая свою ошибку, прошу все же принять во внимание сложившиеся для меня в годы оккупации исключительно тяжелые обстоятельства». Далее идут слова о желании выполнять обязанности, связанные с почетным званием советского гроссмейстера, играть на пользу Советского Союза и пр. Концовка: «Прошу Вас, Вячеслав Михайлович, помочь мне стать опять полноценным членом советской шахматной семьи. Таллинн, 7 апреля 1945 года. Пауль Керес» (Выш91-2).
По словам Авербаха, позднее председатель Комитета физкультуры и спорта Н. Н. Романов, выйдя уже на пенсию, рассказывал ему о встрече в кабинете Молотова, куда был вызван он и министр госбезопасности В. Абакумов. Решался вопрос о Кересе. Романов защищал его, особенно напирая на то, что Керес вернулся в Эстонию накануне прихода советских войск, хотя мог остаться в Швеции. Абакумов был за суровые меры. Выслушав обе стороны Молотов неожиданно спросил: «если бы Керес остался в Швеции, он бы жил лучше, чем у нас? — Наступила пауза». И тогда Молотов подвел итог: «Всё ясно. Вопрос решен. Пусть Керес играет!». Не исключено, что вопрос был решен еще до встречи и не без участия Сталина — ПР.
В книге Хеуера сообщается, что кто-то на допросах дал показания о помощи Кереса какой-то подпольной организации. Мария Керес категорически отрицала это (ясно, что в любом случае она не могла говорить иначе — ПР). Но, вероятно, у «органов» были какие-то основания подозревать Кереса, хотя вряд ли имелась возможность свои подозрения подтвердить (на последнем Коллоквиуме Март Лаар говорил, что на самом деле помощь Кересом какой-то нелегальной организации оказывалась, и материалы об этом вскоре будут опубликованы). Во всяком случае какие-то обвинения Кересу предъявлялись, он должен был их опровергать, находился под надзором… Так, Kерес не принял участия в первых послевоенных выборах в Верховный Совет, и когда в Москве он захотел оформить визу для поездки за границу, его неожиданно спросили, почему он не голосовал (Хеу361). Не голосовал в Таллине, а спросили в Москве. Хорошо были информированы. Даже в 47, во время шахматного первенства СССР, которое Керес выиграл, поступила жалоба с подписями нескольких известных шахматистов, направленная против Кереса. Кто ее подписал, что в ней говорилось неизвестно, но существование этой жалобы подтверждал один из известных шахматных мастеров (там же). Жена Кереса вспоминает, что зимой 1945 года к ним домой вдруг пришел некий генерал госбезопасности из Москвы и хотел лично побеседовать с Паулем Кересом. По ее словам, эта беседа была довольно миролюбивой. Тот генерал даже дал свой московский телефон, чтобы Керес в случае надобности мог ему звонить (там же). Избави Бог от таких миролюбивых генералов, приезжающих беседовать с Кересом из Москвы! Корчной думает, что Кересу был навязан тренером и Толуш, который, будучи активным работником Комитета госбезопасности, осуществлял не только тренерские обязанности. Если это так, то под контроль Комитета поступали сведения не только о политическом облике Кереса, но и о шахматной подготовке его к встречам со своими противниками. Никаких доказательств, насколько я знаю, Корчной не приводит, но слухи такого рода, по его словам, ходили (Хеу398).
