Развернутая Записка Семичастного — документ, имеющий серьезное значение. Написанная вскоре после свержения Хрущева она как бы подводит итог тем безобразиям, которые были при нем допущены. В то же время она открывает перспективу будущего развития, весьма мрачную. Отчетливо поставлен вопрос о характеристике всякого неофициального искусства как антисоветского, антигосударственного, должного подвергнуться каре не только литературной, но и уголовной. В Записке ощущается смешение начал цензора, безжалостного, бдительного, внимательного, и палача, готового беспощадно карать. Заверение, что ГБ бдит и готово к дальнеюшим действиям. Так начинается брежневский период. К счастью, установки Семичастного были лишь крайним выражением правительственной политики. Не все они оказались осуществленными. Да и сам Семичастный заканчивал свою Записку утверждением, что приведенные им факты не свидетельствуют о недовольстве масс существующим строем, о серьезном «намерении создания организованного антисоветского подполья» (Бох147-53).
Тем не менее многое из сказанного в Записке воплощается в жизнь. В 66-м году принимается ряд документов, вводящих уголовное преследование инакомыслящих (статьи Уголовного кодекса, направленные против дeссидентов — «знаменитые» 70-ая и 190-1 — ая). Позднее, в 70-м году для борьбы с диссидентами учрежден «пятий отдел» КГБ.
18 августа 66-го г. образовано Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР (с этого момента исчезает слово военных). Главлит становится самостоятельным союзно-республиканским ведомством, по сути своего рода министерством, непосредственно подчиненным Совету Министров. Как бы повышается егo статус. Постановлением правительства принято и новое Положение о Главлите, о функциях цензуры. Позднее, в 67 г. утверждена инструкция, разработанная на основе этого положения. Она содержала множество идеалогических установок и ограничений, с помощью которых практически любое художественное произведение, информация, сообщение могли быть объявленными неблагонадежными или несвоевременными. Прохождение через «сито» Главлита еще более, чем ранее, превращалось в «хождение по мукам». Положение и инструкция, более напоминающие военный устав, устанавливали также личную административную и судебную ответственность цензоров за пропуск неблагонамеренной информации в печать. Сами цензоры, их судьба, карьера были поставлены в полную зависимость от любого сигнала, поступившего от должностных лиц или от добровольных «защитников» интересов государства, партии и народа. Предварительный контроль приобретает еще большее, главенствующее значение, ставя мощный заслон всему неугодному уже на начальном этапе. В 66 г. такой предварительный контроль только центральным аппаратом Главлита осуществляется в 22 общесоюзных газетах и еженедельниках, 390 журналах, 48 издательствах, в 116 министерствах, ведомствах, организациях, которым было предоставлено право публикации, а также в материалах ТАСС, АПН, Комитета по радиовещанию и телевиденью при Совете Министров, в произведениях репертуара 22 московских театров и 5 киностудий, в программах для эстрады и цирка. Ранее контроль в какой-то степени перекладывался на редакции, издательства и пр. Ныне он стал вновь централизован (Очерки46).
Огромная работа, которую должны были проводить цензоры. Судя по отчетам, результаты ее весьма значительны. В материалы печати, радио, телевиденья в 66 году произведено 3388 вмешательств, 400 исправлений по политическим мотивам; полностью запрещено 126 книг. И всё это скрупулезно подсчитывалось, отмечалось в отчетах, ставилось себе в заслугу. При этом главная забота Главлита — «недостатки идеологического и политического характера», «искажение советской действительности, принижение успехов и достижений нашего народа, преувеличение недостатков и трудностей» (Очерк47, 63). В Научной библиотеке Тартуского университета (не являющейся исключением) хранится фонд распоряжений Главлита (за послевоенные годы). Некотрые дела насчитывают по несколько сот страниц, состоят из нескольких частей.
Начинаются и конкретные репрессии. В феврале 66-го года лишен гражданства Василий Тарсис, писатель, переводчик, работавший во время Отечественой войны во фронтовой газете. В 1962 г., еще при Хрущеве, он послал на Запад для публикации свои произведения. Был насильно помещен в психиатрическую больницу им. Кащенко. Считается, что это первый случай применения «психушек» как наказания за инакомыслие, столь распространенный позднее. Находился в палате № 7 (отсюда название написанной позднее повести, конечно, ориентированное и на Чехова). Советская палата № 7 гораздо страшнее чеховской. О публикации повести в СССР не могло быть и речи. В 1966 г. она появилась за границей, в издательстве «Посев». В августе 67 г. КГБ дает подробный обзор её, характеризуя «Палату № 7» как «антисоветское произведение, в котором автор выражает свое неприятие государственного и политического строя СССР, коммунистических идей и социалистической действительности. Всё произведение отражает злобную ненависть к марксизму, Коммунистической партии, советской власти и народу нашей страны» (Бох 570. Документы дела см. в «Вопросах литературы», 1996, 1–2).
В начале того же (66-го) года состоялся процесс по делу Андрея Синявского и Юрия Даниэля (упоминаемых уже в Записке Семичастного). Они были арестованы еще осенью 65 года за то, что «на протяжение ряда лет по нелегальному каналу переправляли свои „труды“ за границу, где они издавались и активно использовались в антикоммунистической пропаганде, в компрометации в глазах общественности советской действительности» (Бох 147; см. книгу Е. Г. Эткинда «Цена метафоры или Преступление и наказание Синявского и Даниэля». 1989). Письмо 62 писателей в президиум XXШ съезда партии и в президиумы Верховных Советов СССР и России в их защиту. С протестом против процесса над Даниэлем и Синявским выступили многие писатели, деятели культуры самого различного толка: И. Эренбург, К. Чуковский, К. Паустовский, А. Тарковский, В. Шкловский, Б. Ахмадулина, П. Антокольский, Ю. Нагибин, Б. Окуджава, В. В. Иванов (Кома) и др. Огромное количество телеграмм из-за границы, от отдельных известных людей и литературно- общественных организаций (Международный ПЭН клуб и др.). А Московский областной суд, на обращая внимания на протесты, приговорил Синявского (Абрама Терца) и Даниэля (Николая Аржака) к 7 и 5 годам заключения. Сын Даниэля в это время окончил школу. Понимая, что в Москве ни в один институт ему не поступить, он приехал в Тарту и подал заявление на физический факультет. Все экзаменаторы поставили ему отличные отметки (он и отвечал на отлично), хотя было ясно, что начальство этого не одобрит. По всем конкурсным показателям он был первым (не считая медалистов, идущих вне конкурса). И тогда из Таллина последовало распоряжение: отменить на этот год прием в русскую группу, уже после того, когда набор был объявлен и экзамены сданы. Так и поступили.
Были и отзывы, резко осуждавшие Синявского и Даниэля. Особенно «отличился» М. А. Шолохов, впрочем не в первый раз. На XXШ паратийном съезде он «заклеймил позором» Синявского и Даниэля, призвал к суровому суду над ними, вплоть до расстрела (Бох 615): «Мне стыдно не за тех, кто оболгал родину и облил грязью все самое светлое для нас. Они аморальны. Мне стыдно за тех, кто пытался и пытается взять их под свою защиту. Вдвойне стыдно за тех, кто предлагает свои услуги и обращается с просьбой отдать им на поруки осужденных отщепенцов». С деланным возмущением Шолохов обличал тех, кто борется за «свободу слова»: «Мир охвачен тревогой и беспокойством. А кое-кому хочется „свободы печати“ для всех — „от монархистов до анархистов“. Что это — святая наивность или откровенная наглость? Эти алчущие „свободы“ пытаются вести свою тлетворную работу среди наших молодых. Нет, господа, ничего не выйдет у вас!» (Бох179).
И лишь немногие писатели нашли смелость осудить гласно его высказывания. Против Шолохова с резкими открытыми письмами выступили Л. Чуковская и А. Костерин (Бох 174). И Чуковская, и Костерин (старый политкаторжанин) считают, что своими выступлениями Шолохов вычеркнул себя «из числа честных писателей» и сам себе роет «бесславную могилу» (180). «Вы выступили против свободы печати, — пишет Костерин, — против свободы творчества и, таким образом, скатились в лагерь мракобесов, в лагерь душителей свободы мысли, без чего не может быть прогресса, т. е. дальнейшего пути к коммунизму» (177). Не случайно в Записке КГБ, сопровождающей письмо Костерина, автора обвиняют в том, что он разделяет «клеветнические измышления о цензурных ограничениях в литературе» (Бох173). Цензурный нажим все усиливается. И главным объектом его становятся в первую очередь уже в 66-м году «толстые» литературные журналы, с новыми именами авторов, уже привычными, с острой полемической публицистикой. Большое внимание уделяется и театральному репертуару, особенно некоторых театров, ставших любимыми для московской и ленинградской интеллигенции, студенчества.
