В том же духе об «интервью» Вишневского писал позднее Александров Жданову. Он критиковал творение Вишневского, но считал, что написаны оно живо и, при некоторых исправлениях и добавлениях, могло бы использоваться в иностранной прессе. Александров указывал ряд мест, по его мнению, нуждающихся в исправлении: нельзя сказать, что произведения Зощенко в 20-е гг. обличали мещан и обывателей; «Напротив, нужно сказать о том, что Зощенко клеветнически изображал советских людей <…> глумился над советским бытом, советскими порядками, копался в мелочах быта». Позиция начальства ясна: ни слова в пользу Зощенко. Даже когда упоминаются его давние произведения. Совинформбюро же, по словам Александрова, должно бы организовать, не ограничиваясь выступлением Вишневского, еще несколько статей и интервью видных советских писателей о постановлениях ЦК.
Некоторое время новые идеологические постановления не появлялись, но в конце 40-х гг. нахлынула их новая волна. На этот раз о музыке. И в центре оказался опять Шостакович, хотя и не он один. До этого его судьба, после травли в 30-е годы, складывалась вроде бы благополучно. Более того, Сталин даже осыпал композитора милостями. В мае 46 г. композитору позвонил Берия и сказал, что, по повелению Сталина, ему дают большую квартиру в Москве, зимнюю дачу, автомобиль и 60 тысяч руб. Шостакович стал отказываться, особенно от денег. Берия сурово напомнил: это ведь подарок Сталина (Волк508) От подарка вождя нельзя было отказываться. Тем не менее, когда вновь речь дошла до музыки, главным действующим лицом развернувшейся травли становится вновь Шостакович. (Волк508). Объект нападения замаскирован. Постановление даже по названию о композиторе Мурадели. На самом же деле оно, в первую очередь, о Шостаковиче. 2 февраля 48 г. Жданов подал Сталину проект Постановления о музыке, а также тексты вступительной речи, выступлений в прениях, краткого сообщения о совещании в ЦК. Всё продумано до деталей, предусмотрено и спланировано. Жданов сообщает, сколько статей должно быть написано, речи каких музыкальных деятелей будут напечатаны в «Правде», сколько им отведено места. Всё докладывается Сталину. 10 февраля 48 г. вышло постановление ЦК…о музыке, «Об опере „Великая дружба“ В. Мурадели». 11 февраля оно напечатано в «Правде». Опера Мурадели в нем названа антихудожественным произведением, порочным и в музыкальном и в сюжетном отношении. Опера и на самом деле не шедевр. Создана вместе с Г. Мдивани по заказу Комитета по делам искусства к 30-й годовщине Октябрьской революции. Поставлена задача: сочинить на основе материалов Кавказа юбилейную оперу, славящую дружбу народов СССР. Выделены большие средства. Начальство уверено, что опера получит Сталинскую премию. В 47 г. оперу готовило к постановке чуть ли не 20 театров, в том числе Большой. Торжественная премьера. Сталин присутствовал на ней и ушел после первого действия, разгневанным. Никто ничего не понимал. Разные догадки о причине его гнева: по одной версии Мурадели написал новую музыку к лезгинке, отличающуюся от традиционной, фольклорной, любимой Сталиным; по другой — вождю вообще не понравилась музыка Мурадели. Были и другие догадки, но точно не знал никто. Вероятно всё же, что главная причина возмущения — идеологическая концепция оперы: не те кавказские народы показаны прогрессивной силой. В постановлении сказано: «Исторически фальшивой и искусственной является фабула оперы, претендующей на изображение борьбы за установление советской власти и дружбы народов на Северном Кавказе в 1918–1920 гг. Из оперы создается неверное представление, будто такие кавказские народы, как грузины и осетины, находились в ту эпоху во вражде с русским народом, что является исторически фальшивым, так как помехой для установления дружбы народов в тот период на Северном Кавказе являлись ингуши и чеченцы» (Гро м³ 96). Вспомним, что нелюбовь Сталина к ингушам и чеченцам отразилась на их судьбе во время войны (их выслали из родных мест).
Еще одно обстоятельство могло вызвать гнев Сталина — прославление в опере Серго Орджоникидзе, его роли в борьбе за советскую власть на Кавказе. Орджоникидзе — в прошлом один из ближайших друзей и соратников Сталина, по мнению последнего, предавший его, доведенный в 37 году до самоубийства (некоторые считали, что Орджоникидзе просто убили — ПР). Официально он не причислен к врагам народа, не исключен из перечня вождей; о нем сохранились упоминания в справочниках и энциклопедиях, но причина его смерти обычно не указывалась. Об отношении к нему Сталина знали многие. Сталин не раз давал понять о немилости к нему. Затрагивая тему Орджоникидзе, авторы оперы оплошали. За всё перечисленное Мурадели и был отнесен к формалистическому, антинародному направлению, в чем он был совершенно неповинен. (следует еще проверить, были ли лезгинка, Орджоникидзе и пр. в первом действии оперы, после которого ушел Сталин- ПР).
Еще одна из версий истории постановления об опере: Сталин во время спектакля помрачнел и вышел из ложи, никому не объясняя почему. Спросить никто не решался; «услужливые холуи нашли в музыке Мурадели недостатки и сочинили постановление об опере „Великая дружба“, которое директивно изучалось в музыкальных и других кругах». А вышел Сталин тогда, когда «на сцене появилась тень Банко». Это уже из Шекспира. Банко — один из полководцев, убитых Макбетом, бывший его близкий друг. Слова «Тень Банко» стали нарицательным, обобщенным понятием нечистой совести (толкование Г. Померанца, далее снова Волков).
Если бы составители постановления о музыке ограничились Мурадели, особой беды не было бы. Но главным оказался совсем не он. В книге Волкова рассказывается, что постановление о музыке готовилось заранее. Партийные чиновники направили Жданову меморандум о запрещении «Великой дружбы». Один из ведущих советских идеологов того времени Д. Шепилов (не столь уж невежественный; он мог, например, напеть от начала до конца «Пиковую даму») подал другой меморандум «О недостатках в развитии советской музыки», где шла речь тоже о Мурадели, но основные претензии предъявлялись Шостаковичу (8 и 9 симфонии) и Прокофьеву (опера «Война и мир»). Еще ранее Сталин задал вопрос Шепилову: почему нет советской оперы? «Надо заняться этим делом», — добавил он (Волк487). И занялся. В меморандуме Шепилова указывалось, что Шостакович и Прокофьев «сознательно прибегают к нарочито сложным, абстрактным формам бестекстовой музыки, позволяющей быть „свободным“ от конкретных образов советской действительности» (Волк489); Шепилов писал и о том, что опера всегда занимала ведущее положение, а Прокофьев с Шостаковичем ведут себя как уклонисты, если не как прямые вредители. 5 января 48 г. Сталин, со своими сподвижниками, прослушал оперу Мурадели на закрытом просмотре в Большом театре и «разнес» ее. А затем появилось постановление.
В нем, помимо Мурадели, критиковались лучшие, наиболее талантливые советские композиторы. Указывалось, что в их сочинениях «особенно наглядно представлены формальные извращения, антидемократические тенденции в музыке, чуждые советскому народу и его художественным вкусам. Характерными признаками такой музыки является отрицание основных принципов классической музыки, проповедь атональности, диссонанса и дисгармонии… отказ от таких важнейших основ музыкального произведения, какой является мелодия, увлечение сумбурными, невропатическими сочетаниями, превращающими музыку в какофонию, в хаотическое нагромождение звуков. Эта музыка сильно отдает духом современной модернистской музыки Европы и Америки, отображающей маразм буржуазной культуры, полное отрицание искусства, его тупик» (Волк397).
В постановлении дан список композиторов, отнесенных к «формалистическому, антинародному направлению». Не по алфавиту, а по роли и по значению, в определенной последовательности: Д. Шостакович, С. Прокофьев, А. Хачатурян, В. Шебалин, Г. Попов, Н. Мясковский. Именно в таком порядке. За «распространение среди деятелей советской музыкальной культуры чуждых ей тенденций, ведущих к тупику в развитии музыки, к ликвидации музыкального искусства» (Волк520). Композиторы обвинялись в том, что они «в погоне за ложно понятым новаторством оторвались в своей музыке от запросов и художественного вкуса советского народа, замкнулись в узком кругу специалистов и музыкальных гурманов, снизили общественную роль музыки и сузили ее значение, ограничив его удовлетворением извращенных вкусов эстетствующих индивидуалистов» (Волк397).
