Но партийный контроль книгу не одобрил. К письму Лозовского приложена справка Отдела пропаганды и агитации ЦК «O романе Кетлинской „В осаде“». В ней сообщалось о том, что еще прежняя редакция журнала «Звезда» резко критиковала роман, а редакция Гослитиздата расторгла с писательницей договор. Критику вызвало изображение отступления советских войск. В справке указывалось, что нынешняя редакция «Звезды» вместе с автором приступили к работе над романом. Гослитиздат внес его в план изданий на 45 г., предложив автору сделать необходимые доработки; таким образом Кетлинская имеет полную возможность издать роман в 45 г. Справка как бы объяснение и ответ на письмо Лозовского. На самом деле роман был издан лишь через пять лет после этого письма. Публикация вызвала раздражение партийных боссов, с неодобрением вспомнивших о ней при решении вопроса о печатании «Ленинградского дневника» В. М. Инбер.
Последний не был одобрен в самом конце войны. В связи с намерением редколлегии журнала «Знамя» напечатать «Ленинградский дневник» Поликарпов 9 февраля 45 г. отправляет в редакцию письмо с просьбой не делать этого, еще раз обсудить вопрос о публикации. По его словам, в дневнике не передана героическая атмосфера, всё слишком камерно и мелко. Поликарпов утверждает, что «общественность» помнит то недоумение, раздражение, «которое вызвала публикация дневника другой известной писательницы» (подразумевается Кетлинская — ПР) и призывает не повторять этот опыт с дневниками, посвященными такой ответственной теме.
Репрессиям подвергся и Н. Н. Асеев. Конфликт его в период Отечественной войны с властями возник задолго до 43 г. В апреле 33 г. его отмечали в Записке Главлита в Политбюро о работе и новых задачах цензуры как автора большой троцкистской поэмы «Лирическое отступление» (Бох294). Но позднее он вошел в основное русло советской поэзии и числился в ней не среди последних. Награжден Государственной премией СССР за поэму «Маяковский начинается» и пр. Но и у него бывали «срывы». Нелады с редактором «Правды» П. Н. Поспеловым и его заместителем Е. М. Ярославским. В стихах Асеева, в общем патриотических, иногда отражались и темные стороны жизни тыла, а власти хотели только идеализации, ничем не омраченного ура-патриотизма. Поэт защищал свое право на свободу творчества. Работал он много и активно. Его поэма «Пламя победы» (первоначально называвшаяся «Отмщение») посвящена военной теме. Но кое-что в ней не понравилось поборникам социалистического реализма. В январе 42 г. Асеев получает назидательное письмо из редакции «Правды» с советами «набраться боевых впечатлений», быть «ближе к фронту и ближе к жизни». Содержались в письме и упреки за стремление «отсидеться в тылу». Асеев пишет резкий ответ, заканчивавшийся словами: «Больше ни с письмами к Вам, ни со стихами в газету я обращаться не буду». Конфликт постепенно сгладился. С осени 42 г. стихи Асеева опять появляются в «Правде», других газетах и журналах. Но с осени 43 г. отношения опять осложняются, особенно с Ярославским. Письмо в стихах Асеева Сталину, с намеками-жалобами на Ярославского. В вариантах прямо о нем:
В дверь начальства не входить без стука,
Прожидая годы, не часы,
Боже мой, какая это скука —
Емельяна пыльные усы.
В окончательном варианте сказано более обобщенно: «какая это скука — пыльные редактора усы». Стихи выражали протест против рабской зависимости писателя от воли политиканствующих редакторов; в них иронически говорилось о «послушании и сноровке» одних, вынужденных приспосабливаться, и других, к которым приспосабливаются:
Сфинкса упрощенное подобие,
Вздетое к партийным небесам
Вряд ли такие рассуждения о положении в литературе могли понравиться Сталину, а тут еще усы, которые были не только у Ярославского. К счастью, до Сталина письма такого рода не доходили, обычно они передавались Щербакову (Очерки152).
Тем не менее на Асеева обращено неблагосклонное внимание. 26 ноября 43 г. начальник Управления пропаганды и агитации ЦК. Г. Александров пишет Щербакову и Жданову о сборнике стихотворений Н. Асеева «Годы грома» (41–43 гг.). Александров утверждает, что в этом сборнике помещен ряд политически ошибочных стихотворений, написанных в эвакуации, в Чистополе; в них клеветнически изображается советский тыл. Как пример приводятся стихотворения «Москва — Кама», «Городок на Каме». Они подробно цитируются, хотя ничего крамольного в них нет; разве что особых победных фанфар не слышно. Докладывая об Асееве, по сути обвиняя его в «очернительстве», Александров как бы подталкивает начальство к принятию репрессивных мер: «Прошу ваших указаний». А между тем, не дождавшись ответа от Сталина, Асеев 2 декабря 43 г. отправляет письмо Молотову. Просит о содействии в публикации сборника «Годы грома». Вновь пишет о праве на свободу творчества, отмечая, что «неопубликованные стихи, как не скошенное поле, не дают места новым». О том, что его стол «завален стихами», но, после обращения к Сталину, отношение к нему «властей предержащих» стало меняться к худшему и ему пришлось «складывать свои стихи в стол». 21 декабря Молотов, без всяких замечаний, без выражения собственного мнения, переправил письмо Асеева Александрову и Щербакову, т. е. лицам, запретившим сборник, набранный и сверстанный в Гослитиздате. Асеева вызвали в ЦК… где, по его словам, ругали за то, что он «не воспитывал своей книжкой ненависти к врагу». Позднее все стихи, вызвавшие замечания, придирки, были опубликованы в 62 г. в последнем прижизненном издании Асеева «Самые мои стихи», почти в том же виде, как и в вызвавшем нарекания сборнике. Но это произошло почти через десять лет. (Очерки153).
Примерно в то же время подвергся цензурным преследованиям и И. Л. Сельвинский. В конце ноября 43 г. (не позднее 24-го) Александров, по поручению Маленкова, подготовил проект постановления от 26 ноября Секретариата ЦК «Об ошибках в творчестве Сельвинского». В нем отмечалось, что ряд стихотворений поэта о России содержат грубые политические ошибки, «вздорные и пошлые рассуждения о нашей Родине», «политически вредные и пошлые стихотворения». Имеются в виду стихотворения «России», «Кого баюкала Россия», «Эпизод». И вывод: «ЦК ВКП (б) предупреждает т. Сельвинского, что повторение подобных ошибок поставит его вне советской литературы». Поэта срочно вызывают в Москву. Он думает, что для награждения. До этого он получил два боевых ордена. Вместо этого оказался на заседании Оргбюро ЦК, которое грубо и резко вел Маленков. Сельвинскому устроили допрос: «Кто этот урод? Вы нам тут бабки не заколачивайте. Скажите прямо и откровенно: кто этот урод? Кого именно имели вы в виду? Имя?» (в стихотворении шла речь о русском всепрощении, готовом пригреть даже урода, лицо которого покрыто оспой). Маленков явно пытался связать это с обликом Сталина, обвинить автора в пасквиле на него. Но прямо сказать это никто не решался. Сельвинский пытался оправдываться: «Я имел в виду юродивых». Маленков: «Неправда. Умел воровать, умей ответ держать». В этот момент до сознания Сельвинского дошло, кого имеют в виду, чего он ранее не понимал. Как на грех Сталин как раз появляется в комнате, смотрит на поэта и говорит: «С этим человеком нужно обращаться бережно, его очень любили Троцкий и Бухарин…». Взбрело в голову! Поэт понимает, что погиб, а Сталин уже удаляется, направляясь к выходу. Вдогонку ему Сельвинский кричит, что в период борьбы с троцкизмом был еще беспартийным и ничего в политике не понимал. Сталин останавливается, подходит к Маленкову и произносит другим тоном: «Поговорите с ним хорошенько: надо… спасти человека». Сельвинский вспоминал: «Возвратился домой совершенно разбитым: на Оргбюро я шел молодым человеком, а вышел оттуда — дряхлым стариком. Боже мой! И эти люди руководят нашей литературой» (см. Очерки155, примеч56, с. 184–5).
