Не скрывает своих взглядов на свободу слова, цензуру Булгаков и в письме Сталину: «Борьба с цензурой, какой бы она ни была и при какой власти она ни существовала, мой писательский долг, так же как и призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы (жирно подчеркнуто Ягодой — ПР). Если какой-либо писатель станет уверять, что она не нужна, он уподобится рыбе, которая будет уверять, что ей не нужна вода».
Уже в начале 20-х гг. Булгаков понимает лживость сообщений официальной печати. 26 января 22 г. он записывает в дневнике по поводу смерти Короленко (Марг 21): «Не отметил, что смерть Короленко сопровождалась в газетах обилием заметок. Нежности». В комментариях отмечается, что смерть Короленко вызвала множество статей в «Правде», «Известиях», других газетах («Совесть русского общества“, “Гуманист нашего времени» и т. п.). По рукам между тем ходили копии писем Короленко Луначарскому, в которых выражалось резко отрицательное отношение к «красному террору». Булгаков был прекрасно осведомлен о позиции Короленко и понимал лицемерность официальных «нежностей» по поводу его смерти (469).
: В подобном же духе выдержаны записи об откликах советских газет на западные события («Наши газеты всячески раздувают события»), о демонстрации по поводу убийства Воровского («12-го в Москве была грандиозно инсценированная демонстрация»), об освещении международных новостей в советских газетах («В ''Правде'' и других органах начинается бряцание оружием по поводу Германии»), о речи Троцкого в «Известиях» (25,39, 29,32-3). О способностях большевиков организовывать массовые «шоу» Булгаков писал в фельетоне «Бенефис лорда Керзона» (470).
Но непосредственные столкновения Булгакова с цензурой начинаются во второй половине 20-х гг. К этому времени он уже хорошо известен. С лета 22 г. он печатается в ряде журналов, в частности в «Гудке». В 24 г. он публикует «Дьяволиаду» и «Роковые яйца» в альманахе «Недра» (42, 65). Успех ему приносит роман «Белая гвардия». Значительная часть романа напечатана в журнале «Россия», закрытого до окончания публикации. Ведутся переговоры о публикации в «Недрах» романа целиком. В 25 г. Булгаков написал повесть «Собачье сердце», не напечатанную и изъятую во время обыска.
В апреле 25 г. Московский Художественный театр предложил Булгакову инсценировать роман «Белая гвардия». Булгаков сразу же согласился (он уже написал черновой набросок пьесы). 15 августа пьеса представлена театру, а в сентябре состоялась ее первая читка. Но в октябре дело осложнилось в связи с отрицательным отзывом Луначарского. Нарком просвещения знал произведения Булгакова, ценил их, но пьеса ему не понравилась: «Я внимательно перечитал пьесу ''Белая гвардия“. Не нахожу в ней ничего недопустимого с точки зрения политической <…> Я считаю Булгакова очень талантливым человеком, но эта его пьеса исключительно бездарна <…> ни один средний театр не принял бы этой пьесы именно в виду ее тусклости, происходящей, вероятно, от полной драматической немощи или крайней неопытности автора» (470). После такого отзыва наркома просвещения 14 октября проведено экстренное совещание репертуарно-художественной коллегии МХАТа, принявшее решение о необходимости «коренной переделки пьесы для постановки на Большой сцене театра. На Малой сцене пьеса может идти после сравнительно небольших переделок» (479). Судя по всему, требовали переделок не только художественного, но и идейного характера. 4 июня 26 г. Булгаков посылает письмо в совет и дирекцию МХАТа: «Сим имею честь известить, что я не согласен на удаление Петлюровской сцены из пьесы моей „Белая гвардия“. Мотивировка: Петлюровская сцена органически связана с пьесой. Также не согласен я на то, чтобы при перемене заглавия пьеса была названа ''Перед концом’’. Также не согласен я на превращение 4-х актной пьесы в 3-х актную. Согласен совместно с Советом Театра обсудить иное название для пьесы ''Белая гвардия». В случае если театр с изложенным в этом письме не согласится, прошу пьесу «Белая гвардия“ снять в срочном порядке» (59). Ответ не робкого начинающего драматурга, а уверенного, принципиального автора, не желающего идти на компромисс, своего рода ультиматум, адресованный дирекции театра. Казалось, после него договор о постановке «Белой гвардии» перечеркнут. Но этого не случилось: пьеса чрезвычайно понравилась, прежде всего артистам, и они настояли на дальнейшей работе с ней (480).
Но нужно было еще согласовать вопрос с Главреперткомом. Он также требовал переделок: «сцена в гимназии должна быть подана не в порядке показа белогвардейской героики, а в порядке дискредитации всего белогвардейского движения». Как раз в это время один из друзей писателя обратился к нему с мольбой — ничего больше не переделывать в пьесе: «Самое сильное и лучшее в пьесе — сцена в гимназии. Ни за какие блага мира не соглашайся пожертвовать ею… Образ Алеши нельзя видоизменять ни в чем. Прикасаться к нему кощунственно… Театр уже достаточно коверкал пьесу». Главреперткому сообщили, что все его директивы будут учтены, и продолжали работать над пьесой, названной «Дни Турбиных». Всё же часть Петлюровской сцены пришлось изъять (избиение и гибель еврея), несмотря на яростное сопротивление Булгакова (482).
23 сентября 26 успешно прошла генеральная репетиция, а 5-го октября состоялась премьера. Это было первое советское произведение, поставленное МХАТом. Огромый успех. Его сравнивали с успехом чеховской «Чайки. В октябре „Дни Турбиных“ поставили 13 раз, в ноябре — 14. Восхищение зрителей. Многочисленные жаркие дискуссии. Летом 34 г Булгаковы отметили своеобразный юбилей — 500-ый спектакль „Дней Турбиных“ (169).
И в то же время — невероятная злоба врагов, в том числе в печати. Резко отрицательные отзывы. Доносы в ОГПУ. В октябре статья в „Правде“: „Гражданская война на сцене МХАТ“. В ней содержался призыв „дать отпор булгаковщине“. В „Открытом письме“ А. Безыменский заявлял, что людей, подобных героям пьесы, „благородных и негодяев, мы расстреливали. Мы расстреливали их на фронтах и здесь, могучей рукой, именуемой ВЧК и руководимой нашим замечательным Феликсом“ (483-84). Булгаков внимательно прочитывал все эти ругательные материалы, делал вырезки, некоторые фразы подчеркивал и подклеивал в альбомы — тематические и общие. И составлял списки своих врагов („чтоб знали!“). Один так и назывался: „Список врагов М. Булгакова по Турбиным“. На другом, более полном, приписка Е. С. Булгаковой: „Авторы ругательных статей о Мише (см. толстую книгу вырезок, составленную Мишей)“ (484). По подсчетам Булгакова из 301 отзыва за долгие годы его творчества 298 были негативными, большинство крайне агрессивные, граничащие с доносом (Волк191). Один из них: «Прежде, чем говорить о самой пьесе, я остановлюсь на личности Михаила Булгакова. Что представляет он из себя? Да типичнейшего российского интеллигента, рыхлого, мечтательного и, конечно, в глубине души „оппозиционного“ <…> При обусловленных художественных достоинствах <…> пьеса Булгакова никчемна с чисто идеологической стороны. „Дни Турбиных“ смело можно назвать апологией белогвардейцев <…> Как можно отнестись к тому, что на сцене гостеатров каждый день публично восхваляются бывшие контрреволюционеры?»; «В нескольких местах пришлось слышать, будто Булгаков несколько раз вызывался (и даже привозился) в ГПУ, где по 4 и 6 часов допрашивался. Многие гадают, что с ним теперь сделают: посадят ли в Бутырки, вышлют ли в Нарым или за границу» (Марг484-85).
Доносы на Булгакова в ГПУ. Слежка за ним. Она началась еще до постановки «Дней Турбиных». А 7 мая 26 г. в квартире Булгакова был произведен обыск, взяты машинопись повести «Собачье сердце» и три тетради написанных от руки черновых мемуаров «Мой дневник». 18 мая Булгаков в заявлении об этом в ОГПУ просит о возвращении конфискованного материала, так как он необходим «мне в срочном порядке для дальнейших моих литературных работ». Ответа не последовало. Об этом же материале идет речь в заявлении 24 июня 26 г. на имя председателя Совета Народных Комиссаров с «убедительной просьбой» о возвращении «Дневника» и повести (59–60). Как выяснилось позже, некоторые члены Политбюро, включая Сталина и Молотова, с интересом читали дневник Булгакова (481). Позднее Булгаков делает неоднократные попытки получить обратно конфискованные бумаги. 28 мая 28 г. Горький вернулся в Россию и Булгаков, видимо чуть позже, обратился к нему за помощью. Сохранилась доверенность Булгакова от 6 июля 28 г., выданная Е. П. Пешковой, на получение дневника и повести: «Рукописи мои — три тетради под заглавием ''Мой дневник'', писанные от руки, и экземпляр моей повести ''Собачье сердце'', писанный на машинке, — которые находятся в ОГПУ и которые, по сообщению А. М. Горького, мне обещали вернуть, доверяю получить Екатерине Павловне Пешковой» (Марг 487). Последняя в записке Булгакову от 14 августа того же года сообщала: «О рукописях ваших я не забыла и два раза в неделю беспокою запросами о них кого следует». ОГПУ возвращать отобранное не торопилось, да и неизвестно, там ли были в это время дневник и повесть. Их вернули только где-то в промежутке между декабрем 28 и мартом 29 гг., да еще после письма Булгакова от 18–19 августа заместителю председателя коллегии ОГПУ Ягоде, со ссылкой на Горького: тот «дал мне знать, что ходатайство его успехом увенчалось, и рукописи я получу. Но вопрос о возвращении почему-то затянулся» (Марг71, 487-78).
