20 апреля 73 г. Никитенко записывает в дневник: новое распоряжение о цензуре, говорят, прошло через Государственный Совет; два главных положения его: редакции по требованию сообщают имена авторов слухов; администрация может запрещать писать об определенных предметах; особенно важно первое положение; оно совершенно убивает так называемые корреспонденции, особенно из провинции; гласность, оказавшая такие услуги, становится совершенно невозможной; «А без нее мы опять погружаемся по уши в бездну всяческих беспорядков и злоупотреблений…» (280,462). Слухи о новом распоряжении, о которых писал Никитенко, были не безосновательными. 16 июня 73 г. принято высочайше утвержденное мнение Государственного Совета, расширяющее права министра внутренних дел в сфере печати: если по соображениям высшего правительства найдено будет неудобным обсуждение на некоторое время какого-либо вопроса государственной важности, то редакторы повременных изданий, освобожденных от предварительной цензуры, по распоряжению министра внутренних дел ставятся об этом в известность через Главное управление по делам печати. За нарушение этого распоряжения министр может приостановить издание сроком на 3 месяца. Никитенко пишет в дневнике: Тимашев потребовал предоставить министру внутренних дел право устранения редакторов, если они опубликуют какие-либо секретные сведения и откажутся указать источник получения информации; Комитет Министров, с разрешению царя, внес это предложение в Государственный Совет и 16 июня 73 г. оно было утверждено (и действовало до 1905 г.). 19 апреля 74 г. Комитетом Министров принят новый закон: издания, освобожденные от предварительной цензуры, должны представлять в цензурные комитеты корректуру лишь после напечатания всего тиража. Суть закона сводилось к тому, что в случае запрета книги (журнала) издатель, напечатав весь тираж, терпел серьезные убытки. 4 февраля 75 г. высочайше утвержденное мнение Государственного Совета, запрещавшее предавать гласности материалы судебных процессов и т. д. (153-55). В 79 г. подготовлены новые «Временные правила», закрепившие все дополнения, внесенные в устав после 65 г. Таких дополнений оказалось довольно много. Начальник Главного управления по делам печати Н. С. Абаза (80–81 гг.) подводил некоторый итог: «Система всякого рода административных взысканий представляется и печати, и публике произволом более тяжелым, чем предварительная цензура» (155).
В дневнике Никитенко дается довольно подробный обзор главных цензурных репрессий периода второй половины шестидесятых — семидесятых годов, от введения цензурного устава 65 г. до последних лет царствования Александра (почти до его смерти). Их очень много и перечислять их подробно вряд ли следует (см. третий том дневника Никитенко, а также статью В. Богучарского «Цензурные взыскания» в словаре Брокгауз-Эфрон, том75). Мы остановимся лишь на общих тенденциях и на некоторых конкретных случаях, которые, по нашему мнению, по той или иной причине, особенно любопытны. Прежде всего отметим существенный рост количества административных взысканий: в 65–69 гг. — их 60, в 70–74 гг. -164 (Жир 155??). Сразу же после введения устава пошли предостережения. Первое получили «Санкт-Петербургские ведомости» В. Корша за статью по финансовым вопросам (426-7). Затем посыпались другие. В конце 65 г. Никитенко писал по поводу предостережения «Русскому слову» (он совсем не сочувствовал названному журналу): «Это уже придирка. Мы, значит, поворачиваем назад к прежнему архицензурному времени». И далее о том, что министерство внутренних дел слишком щедро раздает предостережения: «Им, кажется, вполне овладела мысль уничтожить те приобретения, которые сделала печать в последнее десятилетие», приобретения, многие из которых утверждены и гарантированы высочайшей волей; такой образ действий не вызывает ничего, кроме негодования.
4 апреля 66 г. выстрел Каракозова вызвал усиление репрессий. Наиболее прогрессивные издания, «Современник» и «Русское слово», запрещены. 15 июня 66 г. запись в дневнике Никитенко: рескрипт о запрещении «Современника» и «Русского слова»; не помнит давно такого, «чтобы правительственная мера производила такое единодушное и всеобщее негодование» (на самом деле журналы запрещены не высочайшим рескриптом и не решением правительства, а постановлением от 23 мая особой комиссии П. П. Гагарина, созданной после покушения для ведения следствия) (40, 418-19). Смена начальства III Отделения (вместо В. А. Долгорукого назначен П. А. Шувалов, реакционер, противник реформ, при нем принят ряд мер, направленных против печати; руководит III Отделением до 74 г.; Никитенко о нем: делает все, что заблагорассудиться, обращается прямо к государю и получает его согласие. Министром внутренних дел вместо Валуева назначен А. Е. Тимашев. Никитенко о нем: был директором тайной полиции или начальником III Отделения (в комментарии: с 56 по 67 гг. — начальник штаба III Отделения); восторжествуют ли в нем полицейские инстинкты или призвания государственного человека? (министром внутренних дел Тимашев пробыл с 68 по 77 г. При нем в Прибалтийском крае русский язык введен как официальный). Министром просвещения назначен Д. А. Толстой (одновременно он — обер-прокурор Синода). Оба поста Толстой занимал до 80-го г. Никитенко приветствует его назначение: Толстой назначен министром просвещения (благородный, честный, образованный, мыслящий человек). Никитенко и доволен, и недоволен одновременно, но окончательных выводов делать не хочет: «… однако, подождем» (35). По просьбе Толстого Никитенко посылает ему свои заметки и наблюдения по части народного образования (37). Вскоре получает ответ. Доволен им: милый ответ и благодарность Толстого за заметки и наблюдения (41). Отношение Никитенко к Толстому имеет основания. Тот и на самом деле умен и широко образован. Окончил Александровский лицей. Автор ряда исследований по истории России. Вначале довольно либерален. Его друзьями были петрашевец А. Н. Плещеев, Салтыков-Щедрин. Об этом пишет Е. М. Феоктистов в своих воспоминаниях: «Толстой и Плещеев были неразлучны <…> когда Плещеев был посажен в крепость, то все знавшие их полагали, что та же участь постигнет и Толстого» (Зай 61). С начала 60-х гг., после крестьянской реформы, Толстой переходит в лагерь реакции. При нем введена классическая система образования (древние языки и математика вытесняют естественные науки). Близость с Катковым, который разработал его программу просвещения. По рекомендации Каткова, Толстой возвышает близкого тому А. И. Георгиевского, который стал правой рукой министра. Георгиевский почтительно докладывал Каткову обо всем, происходящим в министерстве просвещения. Все «реформы», проводимые там, вдохновлялись Катковым. (см. Никитенко).
Еще при Валуеве целый ряд цензурных взысканий. Их получают и издания, далеко не прогрессивные («Голос», «Весть», «Московские ведомости», «Отечественные записки», «День»). Таким образом, доставалось всем. Преследование Краевского за публикацию статьи Острикова «Остзейский край со стороны религиозной нетерпимости». В ней шла речь о преследованиях в Прибалтике раскольников. Цензурное ведомство сочло статью «восстанием против правительства», потребовало ссылки Краевского в каторжные работы. Судебная палата не согласилась с такой оценкой происшедшего. По протесту прокурора дело передано в Сенат, который приговорил Краевского к двухмесячному аресту на военной гауптвахте (10–12, 412-13). Никитенко о толках по поводу суда над Краевским: одни не находят его виновным, другие считают, что он заслуживает штрафа в 25 рублей; Валуев «потерпел жестокое поражение»; общий голос против него и его чиновников (14).
После назначения министром просвещения Толстого положение меняется: Д. Толстой всё более покровительствует Каткову. По словам Никитенко, первые шаги Толстого в роли министра производят странное впечатление; всем давно было известно, что он благоговел перед «Московскими ведомостями»; теперь же речь идет о сыновьей почтительности, безусловном авторитете Каткова. Но все же положение «Московских ведомостей» было не завидно. Толстой покровительствовал им, как мог, но министром внутренних дел до 68 г. оставался Валуев, с которым у Каткова были, вежливо выражаясь, весьма сложные отношения. Никитенко записывал в дневник: Домоклов меч повис над «Московскими ведомостями»: Валуев, по высочайшему повелению, подал в Комитет Министров записку о всех противоправительственных статьях, которые в них были помещены в разное время. Члены Комитета, знающие какой безнаказанностью пользовались «Московские ведомости», задали резонный вопрос: с какой целью внесена записка, не предусматривающая принятия каких-либо мер. Валуев отвечал, что по высочайшей воле, а меры будут приняты администрацией. Тем не менее в резкую полемику с газетой Каткова Валуев в конце 60-х гг. предпочитал не вступать, «подкусывая» ее при любом удобном случае.
