Отправляя «Временные правила» в местные цензурные комитеты, Головнин 17 мая 62 г. предлагал немедленно провести чрезвычайные собрания, объявить цензорам, что: 1. отныне должны прекратиться послабления в цензуре, из-за которых периодические издания наполнялись статьями, систематически осуждающими всё, что делает правительство, возбуждающими недовольство против него; 2. если цензор несколько раз будет замечен в упущениях, он будет освобожден от службы. Таким образом, «Временные правила» ориентированы на ужесточение, а не на смягчение цензуры. Не были они и «Временными», полностью войдя в цензурный устав 65 г. Любопытно, что Валуев считал их недостаточными, излишне либеральными. Кстати, во «Временных правилах», вводивших карательную цензуру, ни слова не говорилось об отмене цензуры предупредительной.
Периодическая печать, даже не радикальная, оценила «Временные правила» весьма скептически (174). В «Библиотеке для чтения“ о них критически отозвался Д. Щеглов (статья “ Временные правила по делам книгопечатанья»), не оставляя без возражения ни одного их пункта. На статью обратил внимание Валуев, который сообщил о ней Головнину. Тот ответил, что статью разрешил он сам и что, по его распоряжению, цензор Постников написал прекрасную статью, опровергающую Щеглова (174-9). Головнин находил полезным симуляцию полемики, Валуев же считал её излишней. Дальнейшее обсуждение «Временных правил» оказалось невозможным.
А комиссия Оболенского продолжала работу. Она пересмотрела все цензурные распоряжения после 28 г. Неизвестно, что представила она Головнину. Но она подготовила проект нового цензурного устава. В начале его отмечалось, что решения комиссии соответствуют установкам Головнина (это было верно). Но товарищ министра просвещения барон А. П. Николаи (в будущем сам министр просвещения), державшийся независимо, подверг проект резкой критике. Он отмечал, как серьезный недостаток, что в проекте предупредительная цензура, признанная бессильной, оставлена для периодики, т. е. там, где она особенно несостоятельна; по словам Николаи, обвинения в произволе, с которым связывают предварительную цензуру, неверны уже потому, что всякая цензура включает в себя произвол, да и вообще всякая административная и полицейская власть по существу своему не может освободиться от произвола, ни в одной стране не придумали, как это сделать; сохранение цензуры лишь для части изданий и освобождение от неё остальных — еще больший произвол, чем всё остальное. В заключение Николаи предлагал оставить предупредительную цензуру, т. к. не следует допускать двойственной системы; правительство должно сохранить твердость и откровенность в отношении литературы, не ставить разные издания в разные условия; ныне существует необходимость предупреждать появление многих произведений (хотя и не безнравственных, не преступных), не пропускать известных мыслей и понятий, определяемых переходным состоянием общества; необходимость эта будет постепенно уменьшаться и тогда можно будет открыто перейти от одной системы к другой; создавать временные специальные суды для печати, что предлагалось в проекте. По мнению Николаи, нецелесообразно и неразумно принимать законодательство, которое вступает в силу лишь на время (251). Таким образом, Николаи предлагал «заморозить» цензурную реформу до будущих времен. Выводы его в целом были откровенно реакционными, но многие из них соответствовали действительности, хотя в этом не все решались признаваться.
Если бы предложения Николаи были написаны в пользу литературы, то в Государственном Совете их вряд ли кто-нибудь поддержал. Но в таком виде они могли многим понравиться. Учитывая это, Головнин решил отмежеваться от проекта комиссии, осуждая его за чрезмерную строгость, поручив защищать его самому Оболенскому. Тот, выступая с критикой доказательств Николаи, не дал отмежеваться и Головнину, заявив, что проект, основан «на доводах и соображениях министра народного просвещения» (252) У Оболенского оказалась куча записок Головнина, который в них одобрял то, что на Совете критиковал. Никитенко в дневнике называл это «гимнастикой интриг». 10 декабря (62 г.) Головнин подал всеподданнейший доклад, где вначале шла речь о необходимости и причинах пересмотра законов о цензуре, довольно благожелательно говорилось о проекте Оболенского, а затем утверждалось, что проект «проникнут каким-то враждебным к литературе направлением карательным и вовсе не представляет мер, которые имели бы целью развитие литературы, поощрение, содействие оной» (257). Головнин предлагал составить новый проект «после совершенного преобразования судебной части», т. е. в конечном итоге, хотя по-другому, с позиций «защиты литературы», приходил к тем же выводам, что и Николаи. Материалы же поданного проекта Головнин предлагал использовать для оказания пользы литературе, способствуя ее процветанию; пока же следует разрешить вопрос, какому ведомству заведовать делами книгопечатанья (т. е. министерству просвещения или внутренних дел — ПР) (258). Оболенский возмущен такой лицемерной демагогией. Он пишет второе представление, где снова подчеркивает полную зависимость проекта от инструкций министра. Огласки оно не получило. Его замолчали.
Итоги работы комиссии Оболенского, ее проект, опубликованы в томе её Трудов. В октябрьской книжке «Русского вестника» (62 г. № 10) о нем напечатана «Заметка». Автор хвалит том Трудов комиссии, сам проект, рассматривает задачу Комиссии как переход от старого к новому, готовящий литературу к полной свободе. Он отмечает, что к делу надо подходить с осторожностью, что предупредительная цензура остается, но утратит исключительное господство; для некоторых откроется возможность освободиться от нее, но условное освобождение остается под контролем администрации, сохраняется переходное состояние. В «Заметке» содержится довольно ясный намек, что право освобождения от предварительной цензуры будет дано только редакторам благонадежных изданий, к которым Катков, естественно, относит себя.
Щедрин проекта не получал, но знал его содержание (хотя бы из «Заметки» «Русского вестника»). Он пишет «Замечания на проект устава о книгопечатании» и, видимо, вручает их какому-то начальству (212). Эти «Замечания» в исправленном виде он помещает в феврале 63 г. в сдвоенном томе возобновленного «Современника», за подписью Т-н. («Несколько слов по поводу „Заметки“, помещенной в октябрьской книжке „Русского вестника“ за 1862 год». Щедрин называет ее «гаденькой заметкой», но останавливается не столько на ней, сколько на самом проекте цензурных преобразований. Рассмотрев довольно подробно вопрос о передаче цензуры в министерство внутренних дел, из органа просвещения в полицию, Щедрин приходит к выводу, что с практической точки зрения он не находит повода к сожалению (что Валуев, что Головнин — всё едино- ПР). Сам постепенный переход от предупредительной цензуры к карательной, по словам Щедрина, не вызывает у него возражений, но постепенность должна распространяться равно на всех: необходимо равенство. А в «Современной летописи» «Русского вестника» в последнее время все чаще появляются рассуждения о журналах, заслуживающих и не заслуживающих доверия. Необходимо также, чтобы срок постепенности не был слишком велик. Щедрин сравнивает положение русской литературы с Гулливером, попавшим в страну великанов. По его мнению, правительство крепкое, прочно установившееся, опирающееся на сочувствие народа, не может иметь соображений, оправдывающих предварительную цензуру. Автор не одобряет постоянных ссылок, как на пример для подражания, на цензурную политику Франции. Да и там все же лучше: карательная, хотя и весьма строгая, а не предупредительная цензура. Именно предупредительная цензура порождает то направление, на которое ополчается Катков. Щедрин высмеивает высказанное в «Заметке» мнение, что литература «утомляет» силы преследующей власти: что можно подумать о власти, которая столь легко утомляется; нельзя же, чтобы ей всё доставалось даром; «желаете преследовать, ну и потрудитесь». Щедрин утверждает, что административные взыскания тоже предоставляют широкое поле для произвола; авторов проекта можно обвинить лишь в желании заменить произвол беспорядочный произволом узаконенным; избежать этого можно только одним способом, путем судебного преследования вредных изданий. Но такой путь многим не нравится. Что же касается Совета министра по делам книгопечатанья, он должен бы состоять из серьезных, самостоятельных людей, с решающим, а не совещательным голосом, как предполагается в проекте. Лемке подробно разбирает и анализирует «Замечания» Щедрина, считая их лучшей оценкой проекта комиссии Оболенского (210-18).
