Сейчас, когда я вспоминаю о своих многих продолжительных разговорах с Кисиро Сато, я склонен выразить сочувствие офицерам японского военно-морского флота, которым не нравилось мое соседство с Сато. Действительно, этот ненавязчивый образованный человек первый обрисовал мне те грандиозные планы, которые позднее составили часть японских агрессивных намерений. Без его помощи я понял бы слишком поздно, что программа, воплощенная в японской так называемой основной политике, по сути дела являлась агрессивным планом, по которому война неизбежно должна была охватить все страны Тихоокеанского бассейна. В процессе бесед с Сато я начал отчетливо представлять «основную политику» во всех ее коварных деталях. Во мне созревало решение посвятить свою жизнь борьбе с ней.
Знакомство, только что завязанное с Сато и находившееся под наблюдением Токио, следовало перевести на более благовидную, правдоподобную основу, чем простая дружба между соседями. Мои занятия языком представили мне такую возможность. В Токио я имел двух преподавателей, с которыми занимался по три или четыре часа в день. Один из них поехал со мной в Дзуси, а вместо другого я решил пригласить Сато. Теперь он всюду носил с собой учебник по грамматике, и те, кому вздумалось бы подслушать наши разговоры, заметили бы только его усилия ознакомить меня с особенностями японского языка. Наши политические разговоры велись на английском языке, а в доме не было ни одного человека, который бы мог нас понять.
Сато приносил в мой дом целый ворох сплетен и слухов, собранных им в канцелярии мэра Токио; они дополняли сообщения газет и проливали свет на то, о чем в печати умалчивалось. Он вспомнил, как кронпринц Ямагата в феврале 1921 года оставил большой государственный пост и своей отставкой вызвал сенсацию. Сато сообщил мне и причину: совет маршалов выступал против поездки кронпринца в Великобританию. Когда свадьба кронпринца должна была вот-вот состояться, Сато передал мне слухи, касающиеся этого важного дела. Принцессе Куни предстояло в будущем стать японской императрицей, но, хотя такое бракосочетание соответствовало государственным интересам, принцесса неожиданно выразила свое несогласие. Потом она передумала, и я, регулярно следивший через Сато за дворцовыми событиями, узнал о ее окончательном решении выйти замуж за кронпринца задолго до того, как об этом официально в радостных формулировках объявили в печати.
Сплетни, в изобилии поставляемые Сато, служили некоторым дополнением к нашим разговорам, подобно юмористической странице в газете. Он сообщал мне и более важные сведения, которые заполняли многие пробелы в моей осведомленности и дополняли общую картину. Япония ориентировалась как на юг, так и на север в своих устремлениях вырваться за пределы границ островной империи. В каждом государственном учреждении в Токио процветали различные политические секты и клики, в разное время тащившие страну то вправо, то влево, но всегда в направлении экспансии. Взоры всех были устремлены на запад, за море, к азиатскому континенту.
Положение вещей, которое нарисовал мне Сато и которое я мог подтвердить сведениями, полученными из других источников, сильно расходилось с представлением американского общественного мнения и даже с точкой зрения большинства обозревателей, находившихся в Японии. Пропасть, разделявшая японскую армию и военно-морской флот, оказалась намного больше, чем простое соперничество между двумя видами вооруженных сил. Армия и флот являлись как бы двумя разными планетами, которые имеют свои собственные орбиты вращения и которым суждено никогда не встретиться. Военно-морской флот все свое внимание обращал на водные пространства — моря и океаны. Его личный состав воспитывался в духе восхищения и зависти перед английской военно-морской мощью. Командование военно-морского флота мечтало о легком, насколько это возможно, захвате отдаленных земель, ибо понимало, что военно-морские силы, которыми располагала Япония, недостаточны для ведения большой войны. Большинство высших военно-морских офицеров знало многие страны мира по своим личным наблюдениям. Они посетили Соединенные Штаты, Англию и Германию и везде имели многочисленных друзей. Их горизонт не ограничивался береговой линией Японии, а, наоборот, начинался именно там, где она кончалась.
Армия же, напротив, все свои взоры устремила на сушу, более того, она была зачарована огромными сухопутными просторами за морем. В то время как военно-морской флот мыслил категориями межконтинентальной войны и по крайней мере в 1922 году только мечтал о ее возможности, армия уже строила планы континентальной войны и проявляла нетерпение начать действовать, ибо она не видела препятствий для японской военной машины на территориях, избранных ею для легкого завоевания.
Армия смотрела на военно-морской флот, как на средство транспорта для сухопутных войск. Она нуждалась в нем только для доставки войск в районы назначения и после высадки их на берег не видела больше необходимости в военно-морском флоте. Более того, армия рассматривала военно-морской флот как потенциального конкурента, могущего оспаривать награбленную добычу, которую она надеялась найти за морем. Большинство армейских офицеров, даже самые высшие из них, занимающиеся разработкой военных планов с рикугунсё, в военном министерстве, никогда не покидали пределов Японии. Они не принадлежали к аристократии, и их империализм не имел философской основы и размаха действительных создателей империй. Они были людьми «низшего сорта», грубыми по отношению к тому, что любили, и жестокими к тому, что не любили. Они являлись выходцами из среднего класса, и их дети в настоящее время заменили древних самураев — профессиональных воинов японского рыцарского прошлого. Это интересное историческое изменение, предвещавшее еще более значительное развитие в будущем, объяснил мне Сато во время одной из наших первых бесед.
— Иностранцы, — говорил он, — обычно думают о японском милитаризме категориями прусской военной системы. Ничто не может быть ошибочнее. Правильно, безусловно, то, что наша армия создана по образцу прусской армии, так же как наш военно-морской флот — по образцу и подобию британского королевского флота. Впервые наша армия обучалась французскими офицерами, но успех действует на японцев, как крепкое опьяняющее вино. И когда мы увидели, что прусская армия между 1860 и 1871 годами завоевала половину Европы, мы решили доверить обучение нашей армии прусским офицерам. Они оказались блестящими инструкторами и сделали из японских крестьян хороших солдат, но они не пересадили на японскую почву прусской военной философии. Япония разработала свою собственную военную философию, такую же запутанную, как и иероглифы, посредством которых она выражена на бумаге.
— Где она выражена на бумаге? — спросил я.
Сато внезапно замолчал и стал смотреть по сторонам, словно сожалея, что произнес эти слова.
— Это всего лишь образное выражение, только слова, — сказал он наконец. — Они не имеют никакого значения.
Он колебался в течение нескольких минут, затем поспешно проговорил:
— Она не была записана на бумаге. Я просто пытался образно выразиться.
Я не настаивал, так как мне было совершенно ясно, что Сато имел в виду определенный документ, спрятанный в каком-нибудь секретном сейфе. Я нащупал один из самых значительных секретов Сато и решил выждать подходящее время. Чтобы не вызвать у него подозрений, я перевел разговор на другую тему. Я попросил его рассказать мне о развитии армейской касты в Японии со времени революции Мейдзи. Он дал мне подробный анализ развития военной иерархии с 1868 года, когда произошла эта революция, по 1922 год. Он также поведал мне о тех силах, которые тайно действовали за сценой. Он умело обрисовал японскую военщину со всеми ее неприятными недостатками.
— Вы должны понять, — заверил я его, — что я здесь в качестве гостя вашей страны и не намерен запускать в руку в секреты Японии.
Сато одобрительно улыбался.
— Но как называется та группа, которая руководит разработкой военных планов? — спросил я.
