Впрочем, далеко не все были недовольны авантюрной политикой Никиты Сергеевича. Некоторые бесшабашные головы были искренне ею увлечены. В их числе в ту пору был и я. Крылатая фраза Хрущева «испугали ежа голой задницей» была тогда моим любимым лозунгом. Как и советскому лидеру, мне все было нипочем. Главное — это уверенность в собственных силах и нахальство. Пусть американцам будет неповадно окружать нас военными базами. Мы поставим ядерные ракеты прямо у них под брюхом. Знай наших! Никакая система раннего предупреждения не спасет их от удара ракет, подлетное время которых будет всего три-четыре минуты. Пусть-ка они после этого воспротивятся вывести свои ядерные ракеты из Турции.

Я рассчитывал на успех операции «Анадырь».

— Премьер-министр Гарольд Макмиллан мог бы сделать важный шаг к достижению мира, выступи он с инициативой о созыве лондонской мирной конференции для разрешения Карибского кризиса, — пытался уверить я англичан. — Хрущев будет готов принять ваше предложение. Мир в опасности. В ваших руках возможность его спасти.

В ответ мне лишь вежливо обещали подумать. Согласия на свою инициативу от англичан я так и не получил. Впрочем, не я один. Тогдашний временный поверенный в делах СССР в Лондоне Виталий Логинов дважды пытался склонить сэра Алека Дугласа Хьюма ко все той же посреднической миссии.

Эта миссия могла быть востребованной лишь в случае вооруженного конфликта между СССР и США, но его, к счастью, удалось избежать. Англичане не хотели устраивать никаких демаршей без ведома и согласия Вашингтона. А Белый дом и без каких бы то ни было посреднических усилий в Лондоне вел трудный диалог с Кремлем, который принес, в конце концов, результаты.

Официальный диалог шел через советского посла в Вашингтоне Анатолия Добрынина, а неофициальный — через резидента КГБ в Вашингтоне генерала Александра Феклисова. Войдя в контакт с братом американского президента Робертом Кеннеди и установив с ним доверительные отношения, вашингтонская резидентура через специально установленный канал прямой связи обеспечила непосредственный выход премьера Хрущева на президента США.

О действии этой «горячей линии» мне рассказали, когда я вернулся в Москву. Тогдаже от своих друзей из Генштаба я узнал и о том, насколько близки мы были к началу военных действий друг против друга. Даже когда Кеннеди получил от Хрущева послание, в котором он соглашался вывести с острова все наши ракеты, если Соединенные Штаты Америки дадут гарантии невмешательства во внутренние дела Кубы, война чуть было не взорвала эти хрупкие шансы на мир.

Утром 27 октября советской ракетой «земля-воздух» над Кубой был сбит американский разведывательный самолет «У-2». Пилотировавший его майор Андерсон стал первой жертвой блокады. Этот случай всколыхнул Пентагон. Генералы требовали от президента США нанести по «комми» ответный удар. Джон Кеннеди с огромным трудом сдерживал их натиск.

По «горячей линии» Феклисова в Кремль 27 октября было передано полное тревоги послание американского президента. «На меня, — писал он, — оказывается сильное давление. Так может начаться война». Получив это сообщение из Вашингтона, Хрущев был всерьез напуган. Он немедленно в ночь на 28-е приказал советским кораблям взять курс на родину. Ракеты и ядерные боеголовки к ним также возвращались домой. Часы войны были повернуты вспять и начали отсчитывать первые минуты мира.

В ту ночь на 28-е, вместо того, чтобы радоваться благополучному разрешению конфликта, я был вне себя от ярости. Я чувствовал себя униженным и оскорбленным. Так обмануться в руководителе собственной страны! Хрущев уступил американцам! Испугался! Приказал нашим ребятам отступить! Эти горькие мысли не давали мне покоя.

На чем свет стоит я клял не только своих, но и правительство Гарольда Макмиллана, которое, сделав ставку на силу Вашингтона, тоже выиграло игру. Я был уверен, что Советский Союз оказался в проигрыше и американцам, и англичанам. Такое унижение было трудно перенести.

Вернувшись из Кливдена в Лондон уже под утро, я заехал в посольство. Никто из его работников в ту памятную ночь не ложился спать. Утром военный атташат в полном составе был еще на ногах. Ребята в предельном напряжении проработали круглые сутки, не покидая своих служебных кабинетов.

Увидев меня, генерал Павлов уставшим голосом проговорил:

— Отправляйся отдыхать. Женя. Никаких докладов от тебя мне сегодня уже не нужно. Сам знаешь, чем дело обернулось.

Дома я выпил стакан водки, чтобы заглушить свой стыд и унижение, и повалился спать.

Подходил к концу беспокойный 1962 под. В третий раз я встречал рождество на Британских островах. В третий и последний. Хотя еще не знал этого, как и того, что уже через месяц окажусь дома, в заснеженной Москве.

Снова зажглись шестьсот пятьдесят белых лампочек на гигантской елке, поднявшейся на Трафальгар сквер. Как и тысячи туристов, съехавшихся в Лондон на рождественские торжества, как и сам я, эта ель была здесь гостьей. Все годы после войны она приезжала к лондонцам из Осло в знак благодарности норвежцев за помощь, оказанную в борьбе с фашизмом. И елка, и туристы еще вернутся в Лондон не один раз. Мое же пребывание в стране отсчитывало последние дни.

По радио, дома и на улицах — повсюду звучали рождественские песенки. Ребята с копилками в рукам собирали по городу благотворительные взносы. С ними конкурировали энергичные монашки с выставленными на тротуаре кружками. Но лучше всех потрошили лондонцев владельцы магазинов, бойко торговавшие рождественскими подарками.

Приготовил свой рождественский подарок и я. Это была старая русская водка в красивом хрустальном графине, которую я загодя купил в Елисеевском гастрономе в Москве. Подарок этот предназначался достопочтенному лорду Эднаму, пригласившему меня со Стивом в свою загородную резиденцию на встречу Рождества.

Стив был явно не в духе в те предпраздничные дни. Даже шумно отмеченное в конце октября пятидесятилетие не прибавило ему радости в жизни и уверенности в себе.

Всего дней за десять до рождества Джонни Эджекомб, домогавшийся любви Кристины Килер, устроил стрельбу у квартиры Уарда на Уимпол Мьюз. «Желтая пресса» тут же раскрутила скандальную хронику происшествия. Городская полиция начала расследование. Все это не сулило ничего хорошего ни самому Уарду, ни его высокопоставленным друзьям, ни, конечно же, мне. И Стив, и я, мы оба чувствовали это, и настроение у нас, естественно, было далеко не праздничное.

В особняке лорда Эднама, куда мы прибыли точно в назначенный час, не было никого, кроме миловидной дамы по имени Анн-Мари, приехавшей к хозяину дома из Парижа. Как и положено француженке, ее английский звучал с заметным и весьма занятным акцентом.

— Ну, а где же достопочтенный лорд Эднам? — спросил я у Анн-Мари.

— Кажется, он на конной прогулке.

Стивен познакомил меня с лордом Эднамом летом 61-го. Мы понравились друг другу и с тех пор стали регулярно встречаться.

Лорд имел в своей жизни несколько имен. Почти как разведчик-нелегал. По метрике он значился как Эрик Уард. И приходился родственником Стивену. Старший брат Эрика — Джордж — долгие годы работал государственным секретарем по авиации в правительстве тори и был близким другом военного министра Джона Профьюмо. Занятно, не правда ли?

В зрелые годы Эрик чаще именовал себя лордом Эднамом. А позднее стал называть себя графом Дадли. Джордж был третьим, а Эрик — четвертым графом Дадли. Вот такие метаморфозы с именами происходили у хозяина дома, которого под рождество 1963 года все еще было принято называть лордом Эднамом.

Небезынтересно отметить, что какое-то время Эрик был страстно влюблен в подружку Кристины Килер по клубу «Мюррейз» Мэнди Райс-Дэвис. Эта блондинка настолько вскружила голову бедному графу, что он ухаживал за ней как за принцессой. Дарил дорогие подарки, посылал букеты роз к завтраку. И даже сделал Мэнди официальное предложение. Помолвка, впрочем, быстро расстроилась. На почве ревности к одному из многочисленных ухажеров Мэнди эта связь оборвалась. А супругой лорда Эднама стала княжна Грейс из знатного старого рода князей Радзивиллов.