Несмотря на свое влиятельное положение, Рамзауэр не смог убедить власти прислушаться к нему. Исключением, довольно примечательным, явились работники военно — воздушных сил. В апреле 1943 года он выступал с лекцией в Воздушной академии. Беумкер энергично поддержал его. Рамзауэр указывал, что «в ходе военной и экономической борьбы наций физика представляет собой решающее оружие». Он утверждал, что Соединенные Штаты Америки и Великобритания в этой области науки обогнали Германию и, что особенно поразительно, Соединенные Штаты добились блестящего успеха в организации науки, то есть там, где немцы считали себя монополистами. Он говорил в резкой, насколько хватало смелости, форме о причинах упадка немецкой физики, заявляя, что она представляет собой «фактор военной мощи первостепенной важности». Рамзауэр закончил следующими словами:

«…Отсутствие трех тысяч солдат не ослабит сколько‑нибудь заметно вооруженные силы. Но от — сутствие трех тысяч физиков может оказать решающее влияние на исход войны… Нам нет оснований опасаться англосаксонских физиков, если мы сумеем полностью мобилизовать все потенциальные возможности наших университетов и технических институтов. Но если мы окажемся не в состоянии сделать это, то да спасет нас бог!»

Выступление Рамзауэра было издано с грифом секретности, но последнюю фразу цензура вычеркнула.

В авиационных кругах соглашались с Рамзауэром, но указывали, что для соответствующей реорганизации потребуются годы; в данном же военном кризисе им придется ограничиться импровизацией «на ходу».

В декабре 1938 года немецкий ученый Отто Ган открыл явление деления ядер урана. Потребовалось всего несколько месяцев, чтобы физики всего мира поняли значение этого открытия. Они обратили внимание своих правительств на важность сделанного открытия и уведомили их о том, что оно может привести к созданию сверхмощного взрывчатого вещества или источника получения промышленной энергии неслыханной производительности. В Германии некоторые ученые связались с высшим командованием; другие обратились письменно в Министерство просвещения, которое в те времена ведало всеми исследовательскими работами, проводившимися в университетах.

Научный консультант Управления вооружений профессор Шуман немедленно провел необходимую подготовку для проведения секретных изысканий по урановой проблеме, имея в виду получение супервзрывчатки. Но сам он был не более чем второразрядным физиком, а его помощники — не многим лучше.

В Министерстве просвещения всеми делами по части физики руководил президент министерского Бюро стандартов с совершенно не по — арийски звучащим именем — Абрахам Эзау. Он обладал некоторыми познаниями в электронике, но вряд ли разбирался в физике. Свой пост он получил главным образом благодаря тому, что прослыл пламенным нацистом.

В апреле 1939 года он созвал совещание шести физиков — профессоров Жооса, Ганля, Гейгера, Маттауха, Боте и Гофмана. Это совещание и положило начало возникновению Уранового клуба (UranVerein). С профессоров взяли подписку о неразглашении секрета, а Министерство обещало им полную поддержку. В разработке урановой проблемы должны были участвовать наиболее крупные немецкие физики, а штабквартирой всего этого проекта был Физический институт кайзера Вильгельма в Берлине. Весь наличный уран должен был поступить для исследований в лаборатории.

Вновь созданный Урановый клуб развернул организационную подготовку, совершенно не подозревая, что над той же проблемой по заданию Управления вооружения работает целая группа под руководством Шумана.

Летом 1939 года два члена Уранового клуба направились в Соединенные Штаты, куда их пригласили для чтения лекций. Там они ни одним словом не обмолвились о своей деятельности в Германии, но свои глаза держали широко открытыми, интересуясь развитием дел здесь. Однако в те дни в США мало что было сделано в этой области. Единственным местом, где что‑то делалось, был Колумбийский университет, в котором Энрико Ферми проводил исследования, приведшие в конечном счете к успешному осуществлению им цепной реакции в урановом котле. В те летние месяцы Ферми читал лекции в Мичиганском университете, и обстоятельства сложились так, что встреча его с ведущим немецким физиком Вернером Гейзенбергом произошла у меня дома. Это был, вероятно, единственный случай, когда немцы получили какую‑то достоверную информацию о наших работах в данной области. Правда, в следующем году газета «Нью-Йорк таймс» опубликовала довольно напыщенную статью о некоторых исследованиях, проводившихся в Колумбийском университете по заданию военно-морских сил. Позднее в немецких архивах мы нашли копию этой статьи. Но это был единственный материал, которым они располагали.

Меморандум относительно образования Уранового клуба.

Как мы узнали позднее, одному из этих ученых-визитеров было приказано регулярно докладывать в различные германские консульства о его путешествии через всю страну на запад вплоть до Калифорнии. Из обнаруженных миссией Алсос в Германии документов видно, что нацисты, конечно, следили за этим ученым. Во время путешествия его постоянно сопровождала красивая молодая женщина. Конечно, на уме у нее был не роман, а нечто другое. Это видно из того, что она оказалась сотрудницей пресловутого немецкого консульства в Сан — Франциско и была там довольно значительным лицом. Во время войны ее направили в немецкое консульство в кишевший шпионами Лиссабон.

Возможно, что двое из гостивших у нас ученых вернулись в Германию с убеждением, что в части урановой проблемы в Соединенных Штатах практически ничего не делается, кроме обычного чисто академического изучения ядерной физики. Такое состояние дел вполне устраивало наших врагов. Для них этого было достаточно, и они тешили себя этим вплоть до конца войны.

Вскоре после возвращения этих ученых на родину разразилась война. Урановый клуб неожиданно обнаружил, что он не может получить обещанный уран, так как его забрала группа, работавшая для Управления вооружений. Еще более накаляло обстановку то, что университетские ученые считали Шумана и его группу значительно менее квалифицированными, чем были они сами. Они считали возмутительным, что таким людям, у которых наверняка ничего не получится, так много дается. Ссора в конце концов была прекращена соглашением о разделе материала и попыткой как‑то кооперироваться путем обмена информацией.

Но существовала еще и третья группа, интересовавшаяся урановой проблемой. В Берлине жил один очень способный инженер, барон Манфред фон Арденне, имевший частную лабораторию. Он занимался проектированием и изготовлением различной аппаратуры для заводских и университетских лабораторий— электронных микроскопов, циклотронов, ускорителей и т. п. По немецким академическим понятиям фон Арденне не был физиком, но считался первоклассным экспериментатором, проектировщиком и конструктором важного лабораторного оборудования, а также удачливым бизнесменом. Ему стало известно, что в Почтовом ведомстве'имеется исследовательская секция с большим нереализованным бюджетом. Министром этого ведомства был Онезорге. Встретившись с ним, фон Арденне наговорил доверчивому министру о чудесных возможностях атомной энергии и о новом взрывчатом веществе. В результате берлинская лаборатория фон Арденне сделалась филиалом исследовательской организации Почтового ведомства, а на заседании кабинета министров Онезорге доложил Гитлеру об урановой бомбе.

«Послушайте, господа, — произнес Гитлер, — в то время как вы, специалисты, ломаете головы над тем, как выиграть эту войну, является наш почтмейстер и приносит нам готовое решение!»

Хотя Гитлер, по — видимому, просто шутил, однако его реплика имела серьезные последствия: некоторое время инженер барон Манфред фон Арденне был официальным экспертом по проблемам ядерной физики при нацистском правительстве. Даже сейчас университетские физики вспоминают об этом как об одном из самых тяжких оскорблений, полученных ими от правительства. Некоторых из них это сделало даже антинацистами.