Мы всегда считали, может быть с некоторым преувеличением, что во всем мире лишь двенадцать человек могут понимать Эйнштейна. Отсюда следует, что по крайней мере один из этой дюжины должен участвовать в разработке любого проекта атомной бомбы, так как такой проект тесно связан с теорией Эйнштейна! Другими словами, еще до начала нашей деятельности в Германии мы знали, какие ученые были нашими главными «объектами». Все, что мы должны были сделать, — это выяснить, как далеко они продвинулись в своем проекте изготовления атомной бомбы.

Полковник Паш прибыл в Париж вместе с авангардом союзных войск, а мы, гражданские сотрудники миссии, — двумя днями позже. Естественно, что первый контакт мы установили со знаменитым французским физиком — ядерщиком Жолио — Кюри. В его лаборатории в Коллеж де Франс изготовлялись бутылки с зажигательной смесью и самодельные гранаты для бойцов французского Сопротивления. Человек, которого мы оставили здесь для охраны, был здорово напуган. Подобно большинству военных нашей миссии, он был сотрудником контрразведки, и перспектива провести несколько суток рядом с грудой самодельной взрывчатки не вязалась в его представлении с работой контрразведчика. Время, проведенное там до тех пор, пока не прибыли специалисты и не забрали все эти вещи, было для него явно неприятным.

Жолио рассказал нам все, что знал, однако ему ничего не было известно об атомных исследованиях в Германии. Он подтвердил уже известные нам сведения о том, что в самом начале оккупации к нему яви** лись двое высокопоставленных немецких ученых, профессор Эрих Шуман и доктор Дибнер. Они намеревались увезти в Германию циклотрон и другое научное оборудование. Позднее это намерение было изменено, и вместо этого они прислали своих физиков для работы в парижской лаборатории.

Тот факт, что немецкие ученые работали в лаборатории Жолио — Кюри, был известен. Он и послужил основанием для имевших хождение во время немецкой оккупации слухов о том, что Жолио был коллаборационистом. На самом же деле он очень мало имел дело с немцами, захватившими его лабораторию. Весьма далекий от того, чтобы сотрудничать с ними, он на самом деле был участником французского подпольного движения Сопротивления. Счастливым и поистине поразительным обстоятельством было то, что Гентнер, возглавлявший группу немецких физиков в Париже и единственный из них человек, с которым Жолио сохранял дружеские отношения, знал о политической деятельности французского ученого и оберегал его от гестапо. Сам Гентнер был антинацистом; до войны он работал в Соединенных Штатах с изобретателем циклотрона лауреатом Нобелевской премии Эрнестом Лоуренсом. Серьезный ученый и доброжелательный человек, Гентнер сам находился под подозрением, так как не был нацистом и, кроме того, согласно секретному донесению гестапо, которое мы позднее обнаружили, он находился под влиянием своей жены, швейцарки по происхождению.

В конце 1943 года Гентнера отозвали в Германию. Перед отъездом он предупредил Жолио, что человек, который будет прислан на его место, — рьяный нацист и с ним надо быть осторожным.

Все это было очень интересно, но никак не продвигало нас вперед в наших поисках атомной бомбы противника. Несколько писем, оставленных немцами в лаборатории Жолио, ничего нам не дали. Одно из

3*

35

них, например, было от дамы, которая просила получателя письма привезти духи Шанель. Поручение было чисто немецкое или, говоря точнее, чисто женское. Деньги, которые она посылала, предназначались для покупки сигарет, чая и духов; если денег окажется недостаточно, то предлагалось исключить сигареты; если денег все равно окажется мало, то исключить чай. Но Шанель — при всех обстоятельствах! Нечего и говорить, что это «секретное» послание очень мало интересовало миссию Алсос. С точки зрения наших целей и задач Париж определенно не оправдал надежд. Нам не оставалось ничего другого, как выждать некоторое время, пока фронт не продвинется ближе к нашим объектам.

Скорее для поддержания духа наших людей, чем в реальной надежде найти что‑нибудь определенное, мы совершили рейд по опустевшим парижским представительствам различных немецких промышленных концернов. Особенно нас интересовала фирма «Сименс». Она представляла собой крупнейший немецкий электротехнический концерн, и нам было известно, что руководителем исследовательских работ там был превосходный физик. Мы знали также, что он занимался проектированием циклотронов и поэтому, возможно, участвовал в урановом проекте.

Парижская контора фирмы «Сименс» помещалась на верхнем этаже жилого дома, в котором отсутствовал лифт. До нас сюда никто не заходил, поэтому нам удалось найти несколько прекрасных электрических обогревателей и кое — какое канцелярское оборудование. Все это незамедлительно было нами конфисковано. Но чего‑либо интересного для нас мы не обнаружили, хотя и натолкнулись на некоторые имена и адреса в стенографических тетрадях. Среди этих имен значилась мадемуазель Карола, и мы подумали: а вдруг мы обнаружили гениальную Мату Хари?! Но, увы! Наша мадемуазель Карола оказалась всего лишь портнихой почтенного возраста.

Однажды нам передали на просмотр груду немецких писем. Это были главным образом счета от французских фабрикантов стандартного электрооборудования, поставлявшегося немецкой фирме. Но один из счетов привлек наше внимание, так как относился не к обычным материалам. В нем шла речь об усовершенствованной модели радарного оборудования. Мы быстро разыскали французского инженера, выполнявшего эту работу, в надежде, что он сообщит нам, через какую именно агентуру противника ему была заказана эта работа и кто были эти люди. Инженер оказался очень общительным, особенно после пары хороших американских обедов и соответствующих порций французского вина, но не смог сообщить нам ничего интересного.

В процессе обсуждений и расспросов этому инженеру кое‑что стало ясно, и он сказал: «Я вижу, вы разведывательная группа по научной части. Известно ли вам, что во время оккупации немцы имели здесь, в Париже, такую же организацию? Я работал на них. Моя обязанность заключалась в том, чтобы время от времени информировать их относительно новых изобретений и об изобретателях. Они называли свою организацию «Целластик» и пользовались услугами нескольких голландцев и швейцарцев, которые делали вид, что интересуются закупкой патентов. Но это была лишь вывеска. На самом деле это была самая настоящая шайка немецких шпионов в области науки и техники».

Он дал нам адрес: улица Квентин Бошар, 20, совсем недалеко от Елисейских полей. Это было совсем рядом с штаб — квартирой американской организации «плаща и кинжала», ОСС. Мы сразу же помчались туда. Дом оказался небольшим особняком. Соседи сказали нам, что он принадлежал потомкам наполеоновского маршала Нея. Перед войной этот дом сдавали в аренду дипломатической миссии Венесуэлы. Мы не торопились войти внутрь, а сначала, в соответствии с нашей привычкой в те холодные октябрьские дни, заглянули в винный погребок.

Помещение выглядело совершенно опустошенным, как будто у немцев было достаточно времени для эвакуации. Но в самый последний момент им, види мо, пришлось торопиться, поскольку внизу в большом зале валялись брошенные стаканы и другая посуда. Помещение производило странное впечатление: некоторые комнаты были сделаны звуконепроницаемыми, а служебные помещения были связаны между собой внутренней связью со специальным устройством, исключавшим возможность подслушивания. Наверху оказались остатки примитивной химической лаборатории.

Мы приступили к более тщательному изучению помещения, зная, что уничтожить все следы абсолютно невозможно. Остатки библиотеки говорили о том, что прежние владельцы проявляли большой интерес к чистой и прикладной наукам. Вскоре мы нашли еще более важные следы: план размещения, в котором были указаны имена и технические специальности людей, занимавших комнаты в этом доме. Брошенные копирки дали нам имена и адреса всех французских служащих; на телефонном коммутаторе мы нашли перечень сообщений и номера абонентов за последние два месяца. В книге швейцара были записаны поименно все посетители и даты их визитов за несколько недель.