Придя к такому заключению, немецкие ученые спокойно закончили свой обед и даже частично переварили его. Но в девять часов по радио были переданы новые, значительно более подробные сообщения, весьма вероятно, те самые, которые услышал и я во Франкфурте.

На десятерых немецких ученых эти сообщения произвели сокрушительное действие. Все их мировоззрение рухнуло. Одним ударом все их самомнение разлетелось в пух и прах. Незыблемая уверенность в своем научном превосходстве сменилась острым чувством отчаяния и пустоты. Если так, то вся их работа за последние шесть лет была проделана впустую; их надежды на блестящее будущее германской науки были не больше чем иллюзией!

Только один человек из всей их группы не был этим задет, по крайней мере лично, — фон Лауэ. Он был просто наблюдателем и не разделял мечтаний физиков о могуществе и об атомной бомбе. Все же остальные считали, что атомная бомба означала могущество не только страны, сумевшей разрешить данную проблему, но и самих физиков и их науки. Из всех десяти интернированных в этом английском имении фон Лауэ, по — видимому, единственный полностью осознал потрясающий эффект взрыва атомной бомбы над Хиросимой. Во всяком случае, фон Лауэ воспринял новости спокойно. Не то было с другими. Говорили горькие слова, спрашивали, почему они, немцы, не сумели добиться успеха. Представители более молодого поколения с гневом обращались к старшим, упрекая их в отсутствии проницательности, в том, что они бросили Германию в час ее нужды.

Герлах расстроился больше всех. Он вел себя подобно потерпевшему поражение генералу. Он, «рейхсмаршал» ядерной физики, не сумел победить! Замечания более молодых ученых он воспринимал как критику именно в его адрес и несколько дней находился в состоянии глубокой депрессии. Коллеги всячески утешали и старались привести в равновесие расстроенного профессора.

Остальные оправились от истерики сами. Они проводили часы, обсуждая научные проблемы, связанные с бомбой, и пытались представить себе механизм ее действия. Но, несмотря на всю подробность радиосообщений, немецкие ученые были уверены в том, что мы сбросили на Хиросиму урановый котел. Неудивительно, что они были сбиты с толку. Конечно, для нас или для кого‑нибудь другого было бы очень большим достижением поднять в Еоздух и сбросить целый урановый котел; вряд ли когда‑нибудь удастся построить самолеты, способные выполнить такую задачу. Но если бы даже и был такой самолет, то все равно урановый котел никогда бы не смог быть бомбой. Он мог бы только шипеть и свистеть. Но немецкие специалисты не могли понять даже этого основного фактора.

Не сумев этого понять, они начали придираться ко всяким мелким деталям. Почему никто не хочет верить, что Отто Ган открыл явление деления урана? Почему в газетах ошибочно утверждается, что делеление открыла Лиза Мейтнер? И, в конце концов и прежде всего, почему Германия не смогла изготовить бомбу? Они выискивали всяческие объяснения и оправдания. Утверждалось, например, что нацистское правительство никогда не поддерживало науку в таких масштабах, как правительства союзных стран.

По — видимому, им удобно было в это время забыть об активном интересе гестапо и других правительственных органов, проявленном к урановой проблеме. Они сейчас забыли о том, что сами‑то они были не очень уверены тогда в своих шансах на успех; будь у них такая уверенность, они, вероятно, имели бы больше правительственной поддержки. А некоторые прибегали к такой аргументации, что, дескать, если бы мы и располагали большей правительственной помощью, то мы все равно не дали бы в руки Гитлера такого ужасного оружия. Несомненно, это звучало бы правдой в устах таких людей, как фон Лауэ и Ган, но весьма сомнительно, чтобы это было так же верно для всех остальных.

Но почему, удивлялись германские ученые, газеты и радио уделяли такое внимание разрушению союзниками завода по изготовлению тяжелой воды в Норвегии? Ведь тяжелая вода не имеет ничего общего с изготовлением атомной бомбы? Ее можно использовать для изготовления «урановой машины», но никак не бомбы! И что такое говорят о плутонии? Что такое плутоний? Немецкие физики были смущены более, чем когда‑либо. Должно быть, говорили они, эти глупые газетные репортеры и радиокомментаторы опять путают: нет такого вещества — плутония. Может быть, под плутонием они подразумевают полоний или протактиний — давно уже известные радиоактивные элементы? Но какую роль могут они играть в изготовлении атомной бомбы?

Прошло более суток с момента первого сообщения о Хиросиме, и лишь тогда Гейзенберг начал осознавать, как глубоко он и его коллеги ошибались в понимании основного принципа атомной бомбы. Только теперь он наконец понял, что атомный котел мы использовали лишь для получения нового вещества — плутония, — который и применили в бомбе. Котел сам по себе никогда и не предназначался для того, чтобы служить бомбой.

Гейзенберг собрал своих коллег и объяснил им все. Они были поражены и удручены. Все это было так просто! Как же они могли так промахнуться? И как им дальше жить после такого удара по германскому научному престижу?

Это было более чем академическим вопросом. Если бы было решено послать их обратно в Германию, то их жизнь могла бы оказаться в опасности: фанатики-нацисты возложили бы на них всю тяжесть ответственности. Стремление интернированных немецких ученых вернуться домой заметно поостыло, и они сразу же оценили по достоинству английское гостеприимство.

Среди более молодых немецких физиков нашлись и такие, кто оправдал свои неудачи. Они повернули дело таким образом, что сама неудача стала для них достоинством: стали отрицать вообще свои намерения изготовить атомное взрывчатое вещество, подчеркивая работу только над «урановой машиной» и забывая, что все их замыслы были направлены прямо на создание атомной бомбы. Они хотели уверить мир, что немецкие ученые никогда не согласились бы работать над такой отталкивающей и ужасной вещью, как атомная бомба!

Так в песне о германской науке появился новый лейтмотив: Германия работала над урановой проблемой только для мерных целей, а союзники — для целей разрушения. Поэтому для нас не было сюрпризом, по крайней мере для членов миссии Алсос, когда через два года после Хиросимы Гейзенберг сообщил репортеру «Ассошиэйтед Пресс» о германском урановом котле, который он построил, чтобы получать электрическую энергию для машин, а не бомбу.

Как мир теперь знает, в таком урановом котле производится взрывчатое вещество — плутоний.

Заявление Гейзенберга — прекрасный пример того, как можно использовать полуправду. Это правда, что немецкие ученые работали над «урановой машиной», а не над бомбой, но правда также и то, что они делали это, не сумев понять и увидеть разницы между «машиной» и бомбой. Хотели‑то они иметь именно бомбу! То, что всему миру теперь известно о плутонии, немецкие ученые тогда не знали, не знали до тех пор, пока им не рассказали об этом после Хиросимы,

Миф о германском организационном гении умирал медленно. Те, кто верил, что по крайней мере в военных науках немцы обладали поразительной способностью к хладнокровному, дальновидному и эффективному планированию и к выполнению своих планов, испытывали глубокое разочарование. Не будем спорить: у немцев действительно была масса всяких картотек, бланков, классификаций, бюро, департаментов и титулов, но когда доходило до дела, то они вовсе не являлись первоклассными исполнителями.

В Соединенных Штатах Америки все научные работы военного времени осуществлялись под контролем Управления научных исследований и разработок, возглавляемого доктором Ванневаром Бушем. Эта организация охватывала всех исследовательских работников, инженеров и ученых страны. Она состояла из ряда подразделений по признаку специализации — радары, ракеты и т. п. Внутри каждого такого подразделения осуществлялась полная кооперация между исследовательскими работами вооруженных сил, промышленности и университетов. Более того, ученым исследователям предоставлялась возможность наблюдать на фронтах за действием разработанных ими средств. Специальные научные группы совместно с армией и флотом вырабатывали рекомендации для правильного использования новых видов оружия и оценки его эффективности. Единственное, в чем упрекали Управление, так это в недостаточном обмене идеями между его подразделениями. В целом же это была большая организация, действовавшая бесперебойно и эффективно. В ней, между прочим, находился и отдел полевой службы, подбиравший гражданских ученых для миссии Алсос.