Эти арабы могли быть оперативной группой, взорвавшей бомбу. А загадочный «Судзуки Самурай», который позже был обнаружен полицией, может пролить свет на местонахождение второго водителя— «крутильщика», в обязанности которого входило откручивать и закручивать кран водовоза. Во время взрыва он должен был находиться в водовозе, однако его останки не были обнаружены, а его семья упорно отказывается помогать расследованию — в частности, осмотреть найденные на месте взрыва одежду и обувь. Возможно, второй водитель, после того как поместил в водовоз немного взрывчатки в качестве ложного следа, в последнюю минуту скрылся на загадочном «Самурае».

Остальные участники обеих операций — во главе с Одехом и Фадхилом — накануне взрыва покинули свои посты: в аэропорту Найроби Фадхил, Одех и другие оперативники сели на рейс до Карачи. (Одех позже скажет, что он отправился в аэропорт вскоре после взрыва, пока весь Найроби пребывал в шоке.) В аэропорту, как вспоминал Одех, он, к своему удивлению, обнаружил, что в операции участвовали незнакомые ему террористы. У всех у них были поддельные паспорта и проездные документы. Никто не ожидал по прибытии в Пакистан никаких проблем. Однако по прибытии в Карачи Одех, летевший под своим конспиративным именем Мухаммад Садик Ховайда, был задержан сотрудниками аэропорта. Другие же шесть террористов, с такими же поддельными паспортами, благополучно прошли досмотр. Разъяренный Одех заявил служащим, что он — террорист, возвращающийся в свое убежище в Афганистане. Затем он попытался подкупить их. Но Одех был слишком уж заметной личностью — он был известен ЦРУ, которое специально попросило МВР о его аресте. У Исламабада не было выбора: отказать в просьбе Вашингтону значило бы признаться в поддержке терроризма, что повлекло бы за собой суровые санкции.

Согласно утверждениям пакистанских официальных лиц, последующие три дня Одех «встречался с экспертами МВР, давно занимавшимися афганскими и арабскими моджахедами». Показательно, что употреблено слово «встречался», а не «допрашивался». Исламабад официально признал, что Одех «спокойно и гордо заявил, что он обеспечивал техническую, инженерную и материальную поддержку взрыва грузовика 7 августа в Найроби». Нет никаких доказательств, что Одех рассказывал что-либо пакистанцам. «Признания», которые позже пакистанская госбезопасность предоставила Соединенным Штатам и которые просочились в американские средства массовой информации, — это лишь отчеты МВР о показаниях Одеха. Материал представляет собой смесь правды и своекорыстной дезинформации — например, обвинения бин Ладена в убийстве его наставника Аззама в 1989 году.

После выдачи его в Найроби Одех отказался подтверждать сведения пакистанцев и не признался американским следователям в причастности к взрыву. Американским официальным лицам так и не удалось самостоятельно подтвердить факты, приписываемые Одеху в пакистанском отчете о допросе. В Нью-Йорке Одех сказал своему первому адвокату, что пакистанцы добились от него показаний, лишив его пищи, воды и сна на три дня. Это может быть отговоркой, хотя методы допросов МВР известны своей «эффективностью». Но, похоже, в словах Одеха есть доля истины — а именно, он заявил своему адвокату, что один из следователей «сжалился над ним». «Этот парень сказал ему: мы собираемся использовать тебя — то есть твои признания, — чтобы избежать ядерных санкций со стороны американцев», — процитировал адвокат слова Одеха. Отправляясь в Найроби, Одех — жертва запутанной политики Исламабада — знал, что он уже не вернется.

Для международного исламистского движения, в особенности для его высших руководителей, 1998 год стал поворотным моментом. Связанные растущим присутствием Запада и всепроникающей европеизацией, которая стала возможной благодаря спутниковому телевидению и Интернету, исламисты все же крепли, проведя несколько эффектных ударов и активно планируя провести еще несколько. Весной и летом 1998 года исламисты готовили ряд операций — от Кубка мира до Восточной Африки. Пакистанцы разворачивали военные действия, получив полномочия в Кашмире. Более того, исламисты обдумывали новые подходы к конфронтации консервативного режима на Аравийском полуострове. Эти активные действия были подтверждены массой выпущенных в течение года деклараций религиозного и идеологического характера. Подобные документы позволяли осмыслить эту разностороннюю деятельность в свете доминирующего направления, подчинившего себе мусульманский мир.

К середине марта 1998 года иракский кризис закончился. Тогда же бин Ладен и его соратники послали письмо с угрозами в посольство США в Исламабаде. Хотя письмо это и не имело особого религиозного значения, оно должно было знаменовать собой конец Февральского кризиса и возвращение исламистов к конфронтации с Соединенными Штатами и Западом в основном пункте конфликта — присутствия Запада в мусульманском мире.

Тегеран также представил новую сущность Среднего Востока и мусульманского мира в целом. В апреле 1998 года аятолла Хомейни поручил Наджафабади, министру разведки, и Мухсину Рафику Дусту, председателю Фонда угнетенных — главного инструмента секретного финансирования Ирана, — подготовку кампании международного терроризма, которая, в соответствии с новыми требованиями исламистского возрождения, могла бы с большим успехом противостоять США и Израилю, нежели другой исламский режим. Когда работа близилась к концу, Наджафабади созвал секретную встречу в здании разведки и безопасности в Дарадж. Среди присутствующих официальных лиц было несколько иранских офицеров разведки высшего ранга. Они обсудили дальнейшее развитие и новые методы в установлении новой, более обширной, террористическо-разведывательной инфрастуктуры. Для лучшего изучения вопроса всем организациям Ирана — исламистским центрам, посольствам Ирана, учебно-информационным центрам, торговым и туристическим корпорациям, а также культурным центрам при офисах иранских атташе — Наджафабади поручил вести наблюдения за ситуацией, выжидая наиболее подходящей для возобновления террористических действий. От них также требовалось быть готовыми к возможному использованию их в качестве прикрытия для какой-либо секретной операции.

Нота бин Ладена и совещание иранских разведчиков совпали со временем глубоких перемен в расстановке сил на Среднем Востоке, а именно возобновлением саудовско-иранских отношений. Эр-Рияд в конце концов, присоединился к политике конфронтации. Совокупность всеохватных действий в регионе, в частности, растущая военная мощь Ирана, исламистский радикализм и воинственность во всех арабских странах, политика администрации Клинтона в отношении Ирана и исламистского движения, — все это убедило династию аль-Саудов пересмотреть свои региональные позиции. После кризиса 1998 года Эр-Рияд не мог более пренебрегать движением в исламских кругах, и Дом аль-Сауда, учитывая еще и кризис престолонаследия, решил снизить угрозу, встретившись с истинным хозяином — Тегераном.

Поворотным моментом в этом процессе стал десятидневный визит в Эр-Рияд, в марте 1998 года, бывшего президента Ирана аятоллы Али Хашеми Рафсанджани, в настоящее время — председателя Экспедиционного Совета Ирана. Было официально объявлено об открытии новой эры в саудовско-иранских отношениях, основанной на общих позициях в региональной экономической политике, то есть цен на нефть. Движущей силой саудовской стороны являлся наследный принц Абдулла бин Абдул Азиз, целью которого было совместить необходимое Эр-Рияду присутствие войск США для защиты от стратегических устремлений Ирана и угрозы резкого распространения местной исламистской оппозиции. Сила последней и поддержка ее населением основывались на распространенной среди обывателей неприязни к американскому присутствию. Чтобы разрешить эти противоречивые тенденции Эр-Рияд должен был снизить зависимость от присутствия войск США и пойти на улучшение отношений с Ираном, что способствовало бы стабилизации внутренней обстановки.